Ночь была безлунной, темной и ничто не говорило за то, что принесет она больше радостей, чем приносила обычно.

Молодой человек тридцати с лишним лет от роду по имени Валико Сулаквелидзе, не зажигая света, сидел в гостиничном номере и пристально следил за ночной улицей и за всем прилегающим к ней пространством. При этом пальцы его машинально и бережно, как холку любимого пса поглаживали маслянистый металл и дерево винтовки, лежавшей перед ним на ручках кресла.

В этой ночи, обычной, безмятежной московской ночи была разлита тревога. Кто знает, сколько пьяных драк, убийств и ограблений совершается в эту минуту за стильными металлическими рамами гостиничных окон? Люди в этом мегаполисе поминутно колются, обворовывают друг друга, играют и убивают. Какие только хищники не таятся в этих джунглях из стекла и бетона. И все это ночью. Днем же столица вновь приобретает цивильный вид и те, кто ночью норовил вцепиться тебе в глотку, днем улыбаются тебе.

Валико постарался максимально расслабиться, с комфортом разместившись в кресле возле приоткрытого окна. Свои привычные кроссовки он снял и отложил в сторону. Его расстегнутая спортивная рубашка обнажала крепкую жилистую шею тяжелоатлета, не скрывая стальных мускулов и заросшей густой порослью волос груди. На полу позади него лежала небрежно брошенная кожаная сумка, застегнутая на все замки. Несмотря на кажущуюся небрежность, сумке этой (а вернее ее содержимому) отводилась весьма значительная роль во всем предстоящем мероприятии.

За стеной послышался тягостный стон и кряхтение. Бойко заскрипела и задвигалась кровать. Не бесстрастном лице молодого человека не дрогнул ни единый мускул, а в глазах его не отразилось ни единой мысли.

Несмотря на вынужденное бездействие, Валико не скучал, поскольку не умел скучать. Чем бы он ни занимался, ожидал ли чего, вырезал ли по дереву или вел машину, мозг его был постоянно занят некой напряженной работой, и ему всегда находилась пища для размышлений. Вот и сейчас он машинально, но бережно водил рукой по цевью винтовки Драгунова новейшей модели, грозному оружию со складным прикладом, способному работать и как снайперская винтовка, и как десантный автомат. Его двоюродный брат Тамаз посмеивался над страстью Валико к столь неудобному оружию (сам он предпочитал такое, чтобы умещалось в ладони и могло свалить слона), но с советами не совался, во-первых потому, что Валико давно вышел из возраста, когда слушают советы родных, а во-вторых потому, что как выяснилось из разговоров, в оружии он разбирался гораздо лучше Тамаза.

Терпеливо ожидая намеченного часа, он наблюдал за лежащей внизу улочкой, по которой поминутно несмотря на позднее время проносились автомобили. В руке он вертел колоду неновых карт, лениво тасовал их и выбрасывал на подоконник по три. Короткий пасьянс не требовавший много места на столе, но требовавший внимания и памятливости, не складывался. Вот четыре короля, главы четырех основных мастей, вокруг которых лежали кучки карт, таивших в себе массу значений. Вот дамы — советчицы, вот валеты-воины, вот десятки, девятки — поддерживающие пирамиду, вот восьмерки и семерки, финансовая подпитка, вот шестерки, которым суждено молча служить и погибать. И все они должны лечь одна на другую, красненькое на черненькое, а потом разбрестись по своим тузам-основам и выстроиться основанием колодезного сруба в четыре масти, которое ничто не могло поколебать. Кроме разве что двух джокеров, которые должны были выступить в надлежащий момент, и если лягут удачные карты, то мирно лечь рядом, а если неудачно — то побить друг друга. И выскочивший некстати черный джокер вдруг лег на черного же короля, что моментально смешало всю игру. Валико смешал карты, отбросил их в сторону и, скрестив руки, уперся взглядом в окно.

Справа от него по Щелковскому шоссе несся один сплошной поток огоньков автомобильных фар, после напряженного рабочего дня горожане направлялись в спальные районы Щелково и Гольяново. Теперь кого-то там ждет привычный ужин, телевизор, выпивка, а кого-то порция наркоты, ночной промысел и пробуждение в милицейском «обезьяннике». И к той и к иной участи Валико относился бы стоически (если бы имел в своем лексиконе такое слово). В невозмутимости его ожидания проглядывало что-то крестьянское. И несмотря на то, что в Москве он жил уже почти два года, ничто не могло разбавить в его жилах кровь горских пастухов. Он был чужим в мире бетонных высоток и асфальтовых проспектов, по которым носились стада разномастных автомобилей. Это было ясно написано на его грубом, словно из камня высеченном лице с хищным ястребиным носом; привычка к грубой физической работе сквозила во всей его низкорослой коренастой фигуре, коротких и сильных руках и ногах.

Большая часть из тридцати двух лет его жизни прошла в основном в ожидании. И чем как не ожиданием можно назвать перегон многотысячной отары овец с одного пастбища на другое, когда дни наполнены зноем, блеяньем овечьих глоток и вонью помета, а ночи изливают с небес сверкание мириадов звезд? Таким же ожиданием были наполнены месяцы учебы в автошколе, когда сельский сход решил, что пастухов в деревне достаточно и надо одного парня отправить в Большой мир — и коренастый мальчонка спустился с гор и покорно явился в военкомат. Армия тоже оказалась сплошным ожиданием, а война научила Валико не просто ожидать, но еще и ценить мгновения, отведенные жизнью на ожидание.

Он стал снайпером. И не просто снайпером, а охотником на снайперов. Возможно, в этом было его призвание. Когда идет противоборство снайперов, обычно тот, кто пошевелится первым и обнаружит себя, живет недолго. Как правило после того как он пошевелится, срок его жизни исчисляется секундами. Про Валико говорили, что «этот парень будет лежать неподвижно, даже если мимо него проедет танк и отдавит ему ногу». Наверное, сложись обстоятельства иначе, он мог бы стать хорошим наемным киллером. Он не испытывал страха или смущения при мысли о том, что ему предстоит убить человека. Мир и все живые существа в нем делились для Валико на «ядущих и ядомых» и он как непреложный принимал тот факт, что работает на лиц первой категории. Но он и не испытывал удовольствия при виде крови и страданий другого существа, будь то ягненок, идущий на шашлык или человек с пистолетом, случайно выросший у него на пути. Первый вид его деятельности не допускал проявлений страха, нужно было разве лишь воображение. Но он обладал тем терпением, которое проявляют рыбаки, долгие часы просиживающие над поплавком — не только ради поимки рыбы, но и испытывая удовольствие от игры в ожидание.

За стеной теперь слышались короткие тонкие вскрики-всхлипы, женщина словно захлебывалась, на мгновение выныривая из омута и вновь с головой уходя в перипетии любовной схватки.

Комната, в которой восседал Валико, была гостиной заурядного двухкомнатного гостиничного номера. Пять огромных корпусов гостиницы производили на Валико впечатление огромных ульев, в которых никогда не прекращалась жизнь. Все население этих ульев по утрам устремлялось на вещевые рынки, муравейниками раскинувшиеся вокруг Измайлова, а по вечерам возвращалось обратно. Как правило это были челноки со всей страны и перекупщики их товаров. И не смотря на то, что и среди первых, и среди последних попадались очень богатые особы, обслуживание в гостинице было довольно среднего уровня. Да и публика была не самой притязательной.