Теперь следовало немедленно уходить, и лучше всего – в дверь, поскольку окно, находившееся как раз за моей спиной, было слишком узким. Но у двери сгрудилось не менее дюжины мордатых ублюдков, некоторые уже успели достать ножи. Пробиться возможно, но тогда пришлось бы рубить по-настоящему, без жалости. Конечно, никакого сочувствия к здешней публике я не ощущал, но мне было жалко себя: местный суд вполне может расценить это как предумышленное убийство, а защищать меня, чужака, никто не станет.

Текли мгновения, на полу хрипел главарь, визжал коротышка, и я понял, что начинаю терять инициативу. И тут послышался резкий крик: высокий широкоплечий парень в богатом, расшитом золотом фаросе[7]встал из-за стола и что-то решительно бросил в сторону онемевших завсегдатаев.

...На фарос я обратил внимание прежде всего. Богатый плащ! У нас в Баб-Или его можно продать за десять мин – а то и за все двенадцать. Получи я такой при разделе добычи, то чувствовал бы себя вполне счастливым минимум полгода. Интересно, как такой плащ решился заглянуть в здешнюю дыру? Возможно, потому, что тут недолюбливали бородатых, а у его владельца бороды не было. Красивый парень, явно не из простых. И нездешний, – не хеттийец, не лидиец, и, конечно, не из Ассура или Баб-Или.

Впрочем, обо всем этом подумалось позже. В тот момент меня интересовало прежде всего то, что этот плащ собирается делать. Парень вновь крикнул и повелительно указал на меня. По толпе прошел шелест, публика начала нерешительно переглядываться. Тогда владелец фароса неторопливо достал из ножен, болтавшихся у расшитого золотом пояса меч и, подойдя ко мне, стал рядом.

Итак, у меня появился союзник, и возблагодарил великого Адада, подателя всех благ. Парень что-то сказал мне, а затем вновь повернулся к толпе. Но та уже расползалась по углам, угрюмо переглядываясь и ворча. Проход освободился. Терять время было грешно, и мы, не сговариваясь, бросились вперед. Впрочем, бежать не следовало. У порога я остановился и, повернувшись, еще раз продемонстрировал секиру. В ответ послышалось недовольное рычание, но я не стал ввязываться в спор и шагнул на темную улочку, где меня уже ждал мой новый знакомый. Я показал рукой в сторону невидимой во тьме цитадели, владелец плаща кивнул, и мы зашагали прочь от гостеприимной харчевни. Я задержался лишь на миг, чтобы обтереть лезвие и закинуть секиру за спину. Бродить по улицам с «черной бронзой» не стоило, – первый же отряд стражников мог ее отобрать, польстившись на редкое в здешних местах оружие.

...Секиры было бы жаль – я честно отобрал ее у эламитского сотника, после того, как проткнул ему горло копьем. Это было два года назад, в битве у ворот Баб-Или, когда наш отряд пытался спасти лугаля[8]Апиль-Амурру. Бой мы выиграли, но на следующий день лугаль умер от полученной накануне раны, и городской совет Баб-Или предпочел открыть ворота. Того, что должно было последовать за этим, я решил не дожидаться и предпочел довериться степному ветру, который понес меня на запад, закинув в конце концов в город Вилюсу у берегов Лилового моря[9].

Мы шли по пустой ночной улице, вокруг стояла тишина, и я понял, что на этот раз все кончилось. Наверное, мой спутник подумал о том же, поскольку рассмеялся и что-то быстро проговорил, кивая в темноту. Слова показались знакомыми, но я не стал переспрашивать. Парень в плаще вновь засмеялся и заговорил по-хеттийски со странным придыханием. Впрочем, понять было можно:

– Хорошая секира, воин! Такой секирой можно разогнать сотню этих ублюдков. Жаль, что оружие испачкалось в их крови.

– Ей все равно, – я погладил висевшую за плечом «черную бронзу». – Спасибо, что помог.

– Не за что! – парень нетерпеливо взмахнул рукой, – Я только прикрикнул на эту сволочь, и они сразу поджали хвосты. Как тебя зовут, воин? Ты ведь не из Хаттусили?

Я уже собирался ответить, и вдруг понял, почему меня так заинтересовало его произношение. Я тоже говорил по-хеттийски неправильно, и точно так же глотал звуки, отчего меня далеко не всегда понимали. Еще раз окинув взглядом своего спутника, я решился:

– В Баб-Или, где я служил царским мушкенумом в войске лугаля Апиль-Амурру, меня звали Нургал-Син. Но в той земле, откуда мы оба родом, у меня было другое имя.

Я проговорил это на языке, понятном нам обоим – на наречии Ахиявы[10]. Правда, слова пришлось подбирать: за долгие годы родная речь изрядно подзабылась.

Парень вздрогнул, взглянул в упор, а затем широко улыбнулся:

– Радуйся, земляк! Меня зовут Гелен, сын Ифтима. Мой отец был базилеем[11]неподалеку от крепкостенного Аргоса.

Он не стал спрашивать мое настоящее имя, и я мысленно поблагодарил его за чуткость. Врать этому человеку не хотелось.

– Радуйся, Гелен, сын базилея. Что привело тебя в негостеприимную Вилюсу?

Слова вспоминались не без труда. В Баб-Или не с кем было разговаривать по-ахейски.

– Поиски подходящего корабля, доблестный Нургал-Син. Я собираюсь домой, в Микены.

Мы шли прочь от моря и вскоре оказались возле цитадели. Постоялый двор, где довелось остановиться, находился рядом, но я не спешил. Давно уже не приходилось встречать земляка. К тому же повод для разговора был:

– Странно сплетаются дороги, Гелен, сын базилея. Я тоже искал в порту корабль, чтобы плыть в Ахияву.

Ахайю я называл по хеттийски, но Гелен понял:

– Ты тоже из Аргоса, Нургал-Син?

– Нет...

Можно было промолчать, но я все же решился:

– Я еду в город Микасу. Когда-то я жил там. Очень давно.

– Микаса? – Гелен на миг задумался, – Так ты из Микен?

Удивительно, почему он не добавил «златообильных». Странная привычка у моих земляков – подбирать к каждому слову подходящее определение! От этого я тоже отвык – в Баб-Или говорят куда проще.

– Нет, не из Микен, благородный Гелен, сын Ифтима. Я жил в деревушке, название которой и сам теперь не упомню. Пас коз у местного базилея, а потом меня продали за море, в Тир.

– Так ты из рабов, Нургал-Син?

На этот раз он не добавил «доблестный». Впрочем, я не обиделся.

– Я был тогда не выше колеса от повозки, благородный Гелен, и меня никто не спрашивал. Родные умерли, и некому было заступиться за сироту. Пять лет я вращал мельничный жернов в Тире, пока не нашел более подходящее занятие.

– Стал воином у базилея Баб-Или, – кивнул Гелен.