— Как-то некрасиво — звонить на три часа раньше, чем договаривались, — сомневается веснушчатый.

Толстый иммигрант из Ильмараа́ тянет его за рукав:

— Давай, Тере́ш, позвони. Тут что-то не так!

— Знаю, знаю, — говорит Тереш, и стальной диск телефона звякает под его пальцем.

Приближается оглушительный гул времени, самый ужасный звук в мире. Сквозь окно в золотую комнату льется не свет, а непроницаемая серая мгла. Все расстояния в ней непреодолимы, и вместо пространства все предметы разделяет horror vacui.

2. ВСТРЕЧА ОДНОКЛАССНИКОВ

Иная́т Хан наливает себе морса. Немного розовой жидкости капает с подбородка на галстук. Костюм сидит плохо, пуговицы вот-вот оторвутся. Он выглядит как идиот.

«Толстый идиот в голубеньком галстуке, — думает он. — Не надо было вообще приходить».

— Сходи, хоть друзей повидаешь! С кем ты там дружил? Этот, фон Фе́рсен, был хороший мальчик. И…

— Он мне не друг, он психотеррорист. Я его терпеть не мог, подлого выскочку!

— …из него вышел очень уважаемый человек…

— Карьерист и скользкий тип — вот кто из него вышел, да еще и расист к тому же. Я помню, как он меня обзывал — мам, сказать тебе, как он меня звал?

— …и Тереш, и Йе́спер! Да, Йеспер теперь тоже знаменитость…

— «Дерьмо верблюжье». Мама, он называл меня верблюжьим дерьмом.

Хан смотрит, как магнитная лента скользит по считывателю. Катушки гипнотически вращаются внутри аппарата, магнитное поле становится музыкой, медленной песней — и на мгновение ему кажется, что он снова видит пятна света, плывущие по полу и стенам актового зала. Как звезды в небе или рой медуз глубоко под водой. Звезды скользят по белому платью Молин Лунд, ладонь Хана у нее на талии влажная от волнения. Что сказать? Время останавливается, музыка замолкает, и темно-зеленые глаза Молин Лунд отражаются в толстых стеклах очков Хана.

Håll mig här… [1]

«А-а…» — рядом возникает какая-то женщина, должно быть, из параллельного класса. Она хочет что-то сказать, но потом делает вид, что просто тянется за бутербродом. Никто из них не пришел. Хан один, а одетая в брючный костюм женщина стоит рядом в своем брючном костюме. Так не годится — надо что-то предпринять.

Хан достает из кармана авторучку с секретом. За ее прозрачным корпусом председатель Президиума Самарской Народной Республики Сапурма́т Кнежи́нский сердечно улыбается камере своей исторической черно-белой улыбкой. Слева от него у фальшборта стоит человек с крысиным лицом, одетый в черное кожаное пальто агента тайной полиции. «Смотрите, исчезающий комиссар!» — говорит Хан и поворачивает ручку. Крысоподобный тип за стеклом исчезает. На палубе остаются только сам председатель Президиума Сапурмат Кнежинский и подхалим Ухто́мский, известный своими провальными критическими выступлениями. Там, где был комиссар, теперь только перила. А еще стала видна часть мостика, которую он загораживал.

«Очень интересно», — говорит женщина в брючном костюме, оглядываясь через плечо. Хан убирает со лба прилипшую прядь волос. В другой руке он всё еще держит ручку; он продолжает смотреть на нее, рассеянно улыбаясь и бормоча себе под нос: «Есть комиссар, нет комиссара».

Улыбка еще мгновение теплится на его круглом, с двойным подбородком, лице, а затем исчезает. Большие печальные глаза Хана наблюдают за суетой взрослых людей в школьном актовом зале. Там окликают друг друга по именам выпускники пятьдесят шестого года. Жмут руки, показывают фотографии детей в кошельках.

Есть комиссар. Нет комиссара.

В просторной комнате на паркете сидит мужчина лет тридцати. Он дизайнер интерьеров. Паркет недавно покрыт лаком; на лоб мужчины падает белокурая челка. Дизайнер сидит, скрестив ноги по-портновски, изящные белые руки лежат на коленях. Подняв глаза, он видит в огромных, от пола до потолка, окнах отражение комнаты. В полумраке за его спиной видны скелетообразные очертания минималистичной дизайнерской мебели, кухонная зона с каменной столешницей и аналоговые колонки — два немых обелиска. Над комнатой парит одинокий призрак: бежевое полупальто Perseus Black на вешалке и белые замшевые туфли за три тысячи реалов на обувной полке под ним.

Поворот диммера, и свет тускнеет. Отражение комнаты исчезает, и за окнами появляется море папоротников. Край темно-зеленого ковра теряется в темноте под елями. Сидя здесь, дизайнер обычно слушает музыку, но сегодня так тихо, что слышно, как по папоротникам стучат дождевые капли.

Когда Йе́сперу де ла Га́рди было двадцать с чем-то лет, он и его единомышленники разработали ставший всемирно известным язык дизайна Illdad minimal. При этом ими было вынюхано огромное количество кокаина. Они курсировали между туалетами кафе Ассоциации архитекторов и престижных бюро интерьерного дизайна, попивая воду из бутылок и поздравляя друг друга с передовым изобретением: «Наш проект будет править миром, через этот язык образов мы определим визуальное восприятие человечества на годы вперед» — «Когда-нибудь я напишу об этом книгу! Безвкусица — это зло, а зло — безвкусно. Разве не ясно, что простой и чистый дизайн сделает мир лучше?»

Потом сахарок вышел из моды, а привычка к бутилированной воде осталась. Йеспер отпивает глоток и встает, потом поправляет узел галстука в V-образном вырезе джемпера, снимает трубку и вызывает такси.

Бетонный куб под елями гаснет, и машина с Йеспером внутри ныряет в темноту леса. Позади нее остаются густые клубы мазутного дыма. В опустевшем доме, в окружении стеклянных стен, звонит телефон — белый аппарат на кубическом деревянном столе с исключительно красивой фактурой.

Темнеет.

Агент Международной полиции Тере́ш Маче́ек сходит с поезда на обширный перрон магнитовокзала. Стальные монолиты вагонов блестят под усиливающимся дождем. Они возвышаются над платформой, подвешенные под небесами паутиной тросов. Из-под вагонов, от раскаленных магнитов, поднимается пар и облаками плывет над асфальтом перрона. Мачеек забирает у проводника чемодан и вместе с толпой направляется к зданию вокзала.

Монета падает в прорезь таксофона. Пока идут гудки, агент Международной полиции тренируется говорить «привет» спокойным и непринужденным голосом. Веснушки на его носу и щеках со временем полностью выцвели, в углах рта залегли скорбные складки. Никто не отвечает; агент достает из портфеля справочник адресов и маршрутов и решает ехать на трамвае.

Темная громада магнитовокзала нависает над городом. Из ее чрева плавно, как пушинки одуванчика, спускаются в Ваасу светящиеся кабины подъемника. В одной из них агент Мачеек смотрит, как под ногами сияет единственный мегаполис Севера. По стеклу лифта струится дождь, а за ним сверкающим архипелагом раскинулся в Северном море приземистый, ровный город. Стройная башня «Телефункена» одиноко высится над мрачно-зеленым комплексом зданий. Петляют моторазвязки, светятся золотом; дорожное движение плавное, как во сне. Вот Кёнигсма́льм, коммерческий центр, — а прямо под ним Са́лем: разноцветные огни иммигрантского района разбегаются