Софи во всей этой истории в какой-то степени играет роль Польши.

Николя считает, что потерпит неудачу от такого расширения. Ему уже трудно доставить удовольствие одной женщине, а идея оказаться перед вдвое большей работой, в условиях жесткой конкуренции, в итоге представляется вообще за пределами его сил. Если только не предполагается, чисто технически, передача компетенций. Этого он не хотел бы ни под каким предлогом. И как он только мог показать Полин, что хочет другую женщину? Назовем этот рефлекс эротическим самодержавием, которое можно логически противопоставить эротическому федерализму.

Можно определить младенческое эротическое самодержавие, и тому есть причина: мужчины – по крайней мере большую часть времени – большие дети. Доказательства: измученный всеми этими соображениями, которые он вдруг находит совершенно бесполезными, Николя пьет свой кофе и возвращается в кровать.

Основатели Европы думали, что люди почувствуют себя европейцами, если у них появятся две важные вещи: флаг и гимн. Вопрос о флаге был решен в 1955 году, и, в отличие от гимна, это было несложно. Сразу же после войны все надеялись, что родился новый мир, мир после страшного ужаса, и многие композиторы захотели в этом поучаствовать. В том числе и Жан-Луи Годе. Этот композитор, уроженец Лиона, послал в 1949 году председателю Совета Европы свою Песню мира, скрестив при этом пальцы. Не было ли это для творца, которого все игнорировали, золотым шансом получить известность?

Песня мира была предложена Совету. Президент лично вызвал Годе, чтобы поблагодарить за внесенный вклад. К сожалению, было очень трудно адаптировать эту красивую композицию под европейский гимн.

– Почему? – удивился Жан-Луи.

– Потому что требуется единогласное решение…

В тот день там был один маленький усатый уроженец Роттердама (Нидерланды), который посчитал, что Песня мира слишком… И тут председатель Совета забыл термин, который был использован.

– Слишком что? – переспросил композитор, немного озлобленный, но готовый при необходимости предпринять кое-какие действия для этого господина из Роттердама.

– Слишком… как бы это сказать? – Председатель Совета не говорил на голландском, а его переводчица во время последней сессии простудилась. Он не очень хорошо понял слова своего коллеги, а посему предпочел придерживаться более общего объяснения. – Видите ли, всем понравилась эта песня, но почему вы написали ее на французском языке?

– Потому что я из Лиона! А на каком языке она должна была бы быть написана? – спросил Годе.

Председатель Совета не знал, что ответить, и в этом-то и заключалась вся проблема.

Несколько дней спустя он получил запись Гимна объединенной Европы, написанного неким Карлом Калфуссом, и, когда он представил ее Совету, политик по имени Берштейн (Бельгия) официально выступил против: немецкий не может быть языком для всей Европы. Да они смеются, что ли? Президент больше не знал, что делать: нужно было, сегодня или завтра, прийти к согласию, выбрать гимн, который стал бы приемлемым для всех.

В противном случае люди не будут ощущать себя европейцами!

И тут кто-то предложил «Оду к радости» из Девятой симфонии Бетховена. Не лучше ли будет отмечать радость, а не мир? И Шиллер, который написал первоначальный текст… Разве он не прекрасно воплотил общеевропейские ценности? Все согласились, что это хорошая идея – при условии, что будут записи на всех языках.

– Это невозможно, – заявил президент Совета, весь в поту, почти уже на грани нервного срыва. – Нам нужен единый гимн! Один! В противном случае это не то…

Сбитый с толку этой европейской мечтой, Николя пытается вспомнить первый раз, когда они спали вместе. До тех пор они были парой довольно обычной: возьмите Францию, возьмите Германию – и вот вам Николя с Полин.

В ее небольшой квартире на улице Турнелль, куда она предложила ему подняться, чтобы пропустить последний стаканчик после вечеринки у общих друзей, они проговорили всю ночь, не решаясь поцеловаться. А потом произошло решающее событие: кот Полин расположился рядом с Николя. Он попытался его тихо отодвинуть, но тщетно: Платон как будто всю жизнь мечтал улечься у Николя на коленях, и, несмотря на аллергию, Николя начал его гладить. Полин в это время рассказывала об ужасной смерти своего отца. Не желая прерывать ее повествование, важность которого была для него очевидна, Николя не двинулся с места и почувствовал страшный зуд – вполне предсказуемая реакция, если у вас аллергия.

На следующий день по телефону она рассказала своей лучшей подруге об этой встрече с Николя: «Мы много часов говорили, и, представь себе, когда я сказала ему про своего отца, он заплакал. Уверяю тебя. Нет, он не совсем плакал, но у него стояли слезы в глазах… Невероятно. Встречала ли ты когда-нибудь такого чувствительного?»

После этого она почувствовала импульс и поцеловала его.

Николя был удивлен ее дыханием, ее голосом, затем ее манерой получать наслаждение. Это была симфония Бетховена. Хотите вы того или нет, но есть что-то неизбежно торжественное в первых моментах любви. Вдруг вступают героические скрипки. Барабанная дробь проходит по телу. И сразу же двадцать семь стран собираются в вашей постели. В самом деле, это производит впечатление.

Николя хотел что-то сказать, но слова куда-то скрылись, став вдруг бесполезными, и они долго оставались в темноте, ничего не говоря, запыхавшиеся и опьяненные новыми ощущениями.

Когда решили, что «Ода к радости» может быть идеальным европейским гимном, надо было выбрать язык. Озабоченный тем, чтобы угодить самым восприимчивым, Петер Роланд (Австрия) предложил перевести слова на латынь. В конце концов, разве это не язык, лежавший в самых истоках? «А почему бы тогда не на древнегреческий?» – ответили ему.

Начали искать другие варианты.

И тогда Кальман Калочаи (Венгрия) предложил перевести поэму Шиллера на эсперанто. Это же язык взаимодействия между европейскими народами. Ему позволили это сделать, но с какой-то неловкой улыбкой, и принялись искать другие идеи.

И вот, после сорока лет дискуссий было решено, что европейский гимн должен быть чисто инструментальной версией мелодии Бетховена. Да, это будет «Ода к радости», но без слов – и так все смогут все понять.

Была ли это действительно какая-то особая ночь? Николя вспоминает, что в четыре часа утра он встал с постели, и Полин спросила, куда он собрался. Она должна была хотеть спать, и Николя был готов к тому, чтобы вернуться к себе.

– Есть ли в этом квартале стоянка такси?

Тогда она протянула к нему руку и сказала:

– Я бы хотела, чтобы ты провел ночь здесь, со мной…