— Верно, — кивнул китаец. — Ты же понимаешь, почему?

— Потому что высшая власть — сакральна и священна, — ответил я. — Ни один правитель не может подвергнуть остракизму своего предшественника, не рискуя разрушить всю систему государственных отношений.

— Верно. И ты, конечно, прекрасно знаешь, что произошло у вас.

— Убийство императорской семьи… — сказал я, но добавил, просто из чувства противоречия: — Но к тому моменту он отрёкся от престола. То есть не был императором.

— Пу И тоже отказался от Небесного Трона, заняв пост правителя дружественного Японии государства Маньчжуров. Ничего хуже для Китая и представить невозможно. Но даже безобразное личное поведение правителя не избавляет его от сакральной ноши, — с грустной улыбкой сказал китаец. — Тем более не избавляет от обязанностей его подданных. То убийство не было санкционировано высшим руководством коммунистов, которые пришли к власти. Потому что Ленин был слишком умён для этого. И это действие предопределило конец СССР. Ты ведь знаешь, когда участь СССР была предрешена?

— Когда к власти пришёл Горбачёв, — ответил я.

— Вовсе нет! — Брови китайца удивлённо взлетели. — Это произошло тогда, когда новые правители публично унизили Сталина. И это было принято обществом, потому что высшая власть потеряла сакральность. Именно тогда Председатель Мао решил, что ему больше не по пути с таким Советским Союзом…

— Да… пожалуй… — кивнул я.

— Правитель, который будет следующим после Ельцина, должен будет проявлять максимум уважения. Если хочет, чтобы система власти сохранилась и после него… — он снова вздохнул, и добавил: — Впрочем, это едва ли произойдёт.

— Та катастрофа, о которой вы говорите? — осторожно спросил я. — Что вам известно о ней?

— То же, что и тебе. Она приведёт к тотальной гибели всего живого.

— То есть, вы… знаете, кто я?

— В истории этого мира было несколько переломных моментов, которые могли привести к всеобщей гибели. Тогда вероятность этого была куда меньше, чем сейчас, но всё же. Каждый раз приходил кто-то, подобный тебе. И слегка поправлял вечный круговорот событий, отводил его от пропасти… но сейчас ситуация иная. Сейчас очень малы шансы того, что нам удастся этот поворот пройти. Скорее всего, у тебя ничего не получится.

— И всё это вам сказали эти монетки и чёрточки? — сказал я, стараясь изобразить пренебрежение. Меня ужасно раздражало то снисходительное спокойствие, с которым китаец говорил со мной.

— Это сказала сама Вселенная, — с таким же спокойствием и лёгкой улыбкой ответил он. — На том языке, на котором она привыкла говорить с момента своего создания. На языке математики.

Я прикрыл глаза, чтобы справиться с эмоциями. И в какой-то момент почувствовал, что готов «зеркалировать» ироничное спокойствие китайца. Интересно, как ему понравиться, если я буду воспринимать происходящее с теми же эмоциями?

— Почему вы мне помогаете, раз считаете, что шансов почти нет? — спросил я таким тоном, будто речь шла о нюансах каллиграфий Ци Байши «креветочного» периода.

— В эмоциях вы, русские, типичные европейцы, — с улыбкой ответил он. — Но вот в своих решениях вы сильно похожи на нас. Потому что верите в то, что есть нечто большее, чем просто человек. Это нас объединяет. И это же формирует непроходимую пропасть между нами и цивилизацией Запада…

Последовала долгая пауза, в течение которой китаец сосредоточился на созерцании замысловатого узора на деревянной столешнице. Я уже решил было, что всё, разговор окончен и больше никаких ответов я не получу. Но он заговорил снова:

— И всё же благодаря Западу мы получили технологии, которые позволили нам сделать то, что было совершенно немыслимо ещё какие-то сто лет назад. Десять миллионов бросков — жалкая песчинка в том океане закономерностей, которые смогли исследовать мы с появлением нового поколения быстрых процессоров. И вот: теперь мы знаем, что к спасению ведёт одна-единственная узкая тропа. Проторить которую должен человек из холодной северной страны на краю мира, которая совершила в своей истории так много страшных ошибок, но всё равно остаётся живой.

— То есть, вы всё посчитали, — констатировал я.

— Всё посчитать невозможно, — ответил китаец. — Но мы знаем достаточно, чтобы вмешаться.

— Спасибо, — кивнул я. — Это было очень кстати.

— Ты поступал глупо и недальновидно, — заметил китаец.

— Уж как получилось, — вырвалось у меня до того, как я успел прикусить язык.

Опять он провоцирует меня на эмоции.

— Впредь будь осторожнее, — сказал он. — Ты подобен маленькой лодке из вощёной бумаги на краю огромного шторма. Шансы, что ты сможешь прорваться через бурю есть, но не слишком высокие. Высшая ирония в том, что судьба целого огромного мира зависит от этого маленького кораблика.

— Означает ли это, что вы и дальше готовы мне помогать? — я решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы задать вопрос, который меня больше всего интересовал с момента начала нашей встречи.

— У тебя есть один шанс из десяти тысяч не погибнуть до того, как ты уверенно встанешь на тропу спасения, — ответил он. — Мы же можем обратить вспять то, что выпало, всего лишь три раза. Один из них ты уже использовал. В противном случае наша помощь потеряет смысл: тропа закроется.

Я потёр подбородок, ещё раз вздохнул, с грустью взглянув на чайный столик, сиротливо притулившийся в углу столешницы.

Почему-то сильно захотелось чая. Такого же бодрящего, которым он угощал меня в прошлый раз.

— То есть шанс один к десяти тысячам, так? Что мне удастся предотвратить Катастрофу? И вы сможете помочь всего лишь два раза? Я правильно понял?

— Нет, — улыбнулся китаец. — В той точке, где ты оказался, шанс того, что Катастрофы не случится, составляет уже один к ста. Это очень много. И с каждым годом вероятность благоприятного исхода будет расти. Один к десяти тысячам — твой шанс дожить до того времени, когда вероятность Катастрофы минует.

— То есть… — начал соображать я, но китаец меня перебил.

— То есть, скорее всего, ты погибнешь, спасая нас всех, — ответил он. — Такова участь тех, кто приходит.

Я вздохнул и попытался улыбнуться.

— Что мне делать? — спросил я. — Чтобы не допускать ошибок?

Китаец чуть прищурился, глядя на меня.

— Правильный вопрос. Я постараюсь дать тебе три совета. А