документов из папки, которая легла ему на стол десять минут назад и, прочистив горло, сказал:

— Значит так, Арсений Львович. Засунь этого козла в самый задрипанный колхоз центральной-нечерноземной зоны. Это должна быть такая задница, из которой он никогда не сможет выбраться. И чтобы я слышал о нём только в контексте того, что он позорит партию и наше славное сельское хозяйство.

— Сделаем, Сделаем Дмитрий Иванович.

— И вот еще что, финансирование этого колхоза должно согласовываться отдельно. Всё через меня. Он должен получать самый минимум, тем более что наше государство не может себе позволить разбрасываться деньгами и выделять их на неудачников. Ты меня понял?

* * *

Странно. Я слышал, что перед смертью перед глазами прокручивается вся наша жизнь. Но тогда, почему, чёрт побери, я наблюдаю за жизнью совершенно незнакомого мне паренька? Иногда как будто со стороны. А иногда, словно я это он. Некий Александр Филатов.

Быстрой, но яркой вспышкой промелькнули детские годы в полуразрушенной после войны деревеньке где-то под Москвой. Доброе лицо бабушки, которая почему-то часто плакала, но очень его (но как будто меня) любила, парочка других детей в бедной изношенной одежде, с которыми мы часто играли на улице, а потом бабуля умерла, когда мне исполнилось лет семь, и я (он?) оказался в детдоме. Переполненном детдоме, где многим детям не повезло даже часть жизни провести в семье. Тогда я впервые услышал дату — 1952-й год. Сам я только по рассказам родителей знал, как тяжело тогда людям приходилось, родился то я только в 65м, а что-то начал понимать только в относительно сытые 70е. И лишь теперь глядя глазами Филатова на всю эту бедность и разруху вокруг, в полной мере осознал, какую огромную работу проделали тогда советские люди, чтобы жизнь снова вернулась в нормальное русло.

Александр, судя по моим видениям, был очень скромным тихим мальчиком, с тех пор как он попал в детдом, всегда старался держаться подальше от других детей. Но это не всегда его спасало. Не то, чтобы его постоянно задирали, но явно не любили и не уважали, особенно после того как он стал типичным школьным ботаником. Но, видимо, как раз благодаря тому, что он без лишних вопросов давал списывать всем, кто просит, его особо и не шпыняли.

Закончив школу с золотой медалью уже в Москве и отдав долг родине, три года прослужив в армии, он поступил в сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева на экономический факультет. Почему был сделан именно такой выбор, я не понял. Но, проучившись пять лет, и закончив его с красным дипломом он устроился в министерство сельского хозяйства в управление овощеводства. Простому смертному, да еще и сироте получить такое назначение было практически нереально, но помог единственный институтский друг Филатова, Костя Доронин, чей отец был не последним человеком в этом самом министерстве.

А затем Филатов впервые по-настоящему влюбился. Да не в кого-нибудь, а в умницу, красавицу, комсомолку Анечку Кулагину, чья фамилия для знающих людей говорила в тот момент сама за себя. Дмитрий Кулагин был большим человеком в профильном министерстве с очень хорошими связями. И этот факт часто занимал мысли Филатова, потому что хоть Анечка вроде бы и отвечала ему взаимностью, но такой мезальянс вряд ли входил в планы её отца. Поэтому, когда сверху прислали информацию, что его рекомендовали председателем в какой-то калужский колхоз, Александр даже и не удивился особо, хотя и расстроился до ужаса. Никогда даже каплю водки в рот не бравший двадцатисемилетний парень так наклюкался до посадки на поезд и во время дороги, что вырубился на своей койке в совершенно невменяемом состоянии.

Вот только с жутким отходняком очнулся почему-то уже я. Голова раскалывается, перед глазами всё плывёт, во рту дикий сушняк, я такого с молодости не помню. Неужели это после удара током такое? Нет. Стоп. Кое-как разлепив глаза, я потихоньку осознал, что на палату в больнице окружающий меня антураж совсем не походит. Да и ритмичный стук колёс, тупой ноющей болью отдающийся в моей чугунной голове, тоже наталкивал на иные подозрения.

Да не. Не может быть. Мозг изо всех сил пытался сложить два и два, озадаченно уставившись на белые занавески на окне поезда. Приложив усилие, я сумел перевести свой туманный взгляд на что-то другое. Например, на столик, на котором, выпуская горячий пар, стоял чай в стакане, и, что самое главное, в до боли знакомом массивном кованом подстаканнике. Качественные глюки, ничего не скажешь.

Рядом с чаем была расстелена газетка с надкусанным пирожком, которым угощался сухонький дедок весьма интеллигентного вида. Заметив, что я очнулся, он уставился на меня с явным осуждением во взгляде.

Да что здесь происходит?! Недолго думая, я ущипнул себя за руку. Больно. Но нет, наваждение не развеялось. Я по-прежнему находился в этом купе, где кроме меня, деда и моей лютой головной боли никого не было. Поморщившись, я приподнялся с полки. Если это всё всерьёз, то надо бы посмотреть какие у меня есть вещи с собой. Пить хочется пипец. Я невольно снова покосился на дедовский чай. Заметив это, он покачал головой:

— Зачем же так напиваться? — укоризненно спросил он меня, — что за молодёжь пошла... а одет вроде прилично...

Вот только нотаций мне сейчас не хватало. Молодёжь, блин. Нет, я конечно, помладше этого деда, но лет на десять-пятнадцать, не больше.

Хотя... винтики в измученной голове закрутились, и я снова вспомнил про свои «предсмертные» видения, а потом перевёл взгляд на руку. Так и есть. Это не моя рука. Гораздо моложе, да и вообще, даже форма и длина пальцев и ладони совсем другая.

Да уж... я, конечно, много фантастики разной за свою жизнь перечитал, но ещё в школе перестал надеяться стать одним из её героев. Может всё-таки глюки? Мне срочно нужно зеркало. И вода!

— Какой-то ты пришибленный чутка, — снова заговорил дедок, но уже с долей сочувствия, — может случилось чего?

Да, дед, случилось. Вот только правду рассказать я тебе не могу, если не хочу сразу же с поезда отъехать в психушку. Ладно. Может быть, я просто перечитал романов про попаданцев, и на самом деле всему есть разумное объяснение?

— Трудный период, — кое-как разжав пересохшее горло, выдавил я из себя.

И голос, конечно же, тоже на мой походил совсем мало.

Я продолжал разглядывать купе, надеясь найти хоть какие-то подсказки. За окном мелькал однообразный лесной пейзаж. А выхватывать