Пока мы смотрели балет, явно что-то произошло. Прямо на улицах валялись бетонные глыбы, на которых красной краской были написаны непонятные надписи.

— Пап, что значит: «Долой хунту»?

— Что путчистов нужно прогнать.

— Кто такие путчисты?

— Это люди, незаконно захватившие власть и пытавшиеся вернуть все обратно.

— Обратно куда?

— Назад, в прошлое.

— Когда в магазинах только пластмассовые лягушки и морская капуста и все любят Ленина?

— Вроде того.

— Это как-то не зыко.

— Я тоже так думаю.

Мы шли по улице, а на асфальте валялись обрывки обгоревшей бумаги и гильзы.

— Когда-нибудь это будет реликвией, — сказал папа.

— Что такое реликвия?

— Это такая вещь, которая ценна связанным с ней воспоминанием, и ее потом долго хранят. Может быть, даже всю жизнь.

Я подобрала несколько бумажек и засунула в карманы куртки. На площади стоял огромный воздушный шар. В корзину забирались люди. Вокруг ходили телевизионщики с камерами. Какой-то дядька совал всем микрофон и задавал вопросы. Я прошла несколько раз мимо камеры и многозначительно туда посмотрела. Вдруг мама с сестрой меня потом увидят по телевизору.

В тот день ярко светило солнце, а все люди на площади улыбались.

Потом я все-таки попросила папу объяснить, что произошло.

— Несколько людей решили, что они теперь будут править страной вместо президента. Они вступили в заговор и захватили Белый дом.

— Что такое Белый дом?

— Это место, где собираются депутаты и принимают важные решения.

— А почему показывали балет?

— Чтобы люди ничего не узнали и не вмешивались.

— А как они узнали?

— Ты же знаешь, что все тайное становится явным.

— И что было потом?

— Потом люди пришли к Белому дому и стали его защищать. Они не хотели, чтобы все вернулось обратно. И они отстояли Белый дом и своего президента.

— А балет плохой?

— Балет хороший, но лучше бы его не показывали.

Я так и не поняла, при чем тут балет. По-моему, страшное занудство.

— Пришли, — сказала мама, показывая на красное здание на холме.

Странная какая-то школа. В Старой школе было четыре этажа, в Новой только два, и не первый и второй, как можно подумать, а первый и четвертый. Учительница, которую знает мама, сказала, что на втором и третьем этажах работают стенографистки. Я спросила, что такое стенографистки, но мама на меня шикнула: учительница повела нас с первого этажа на четвертый. Я не успела сосчитать, сколько ступенек на лестнице, потому что она постоянно отвлекала меня разными скучными вопросами:

— Как ты училась в старой школе?

— Нормально.

— Скучаешь по друзьям?

— Не очень-то.

— А какой у тебя любимый урок?

Пока я мычала что-то нечленораздельное — вообще-то у меня нет любимого урока, — мы пришли на четвертый этаж. Я села на подоконник с независимым видом и стала разглядывать детей, которые с воплями носились по коридору.

Потом учительница показала наш будущий класс, в нем были белые стены и коричневая доска, мел на такой обычно плохо пишет или не пишет совсем. Она сказала, что в классе будет примерно десять человек и несколько из них новенькие. Тоже мне класс.

— Попрощайся вежливо, — дернула меня мама. Я криво улыбнулась, и мы ушли. По дороге домой мама рассуждала, как будет устроен следующий год. Поэтому я даже не пыталась считать шаги, а разглядывала витрины ларьков на улице. Там продавали жвачку «Малабар» — в Старой школе один вкладыш ценился как десять «Дональдов». Интересно, играют ли в Новой школе во вкладыши.

У метро мы зашли в телефонную будку. Мама долго рылась в карманах, наконец нашла две копейки и позвонила папе:

— Нас приняли. Можешь поставить греть суп?

* * *

Я придумала: раз шаги считать не выходит, буду повторять про себя алфавит — от остановки, на которой мне выходить, до дверей школы. С буквы, на которой все прервется, будет начинаться имя мальчика, с которым я загуляю, или хотя бы девочки, с которой подружусь. Но когда мы поехали в школу первый раз, ничего не получилось. Мама постоянно пыталась меня отвлечь, как будто бы я волнуюсь и нервничаю — на самом деле она нервничала куда больше, чем я, — а Малютка без остановки задавала дурацкие вопросы.

Когда мы подошли к дверям, мама обняла меня и поцеловала, а Малютка противно обслюнявила щеку. Поднимаясь на четвертый этаж, я наконец посчитала ступеньки: их было девяносто четыре.

Я села за вторую парту у окна. Впереди на бледной шее торчала бритая голова с большими ушами. Не поймешь, девочка или мальчик. Голова повернулась к окну. Я увидела огромный нос и маленькие глаза с короткими ресницами. На серой пушистой кофте из ангоры хлопья перхоти. Хорошенькое соседство, ничего не скажешь.

В соседнем ряду на первой парте крошечная девочка, похожая на лилипута, выкладывала из ранца еду. Не на саму парту, конечно, а на полку внизу. Мамочки, тут целый холодильник: стеклянная банка с какой-то желтоватой жижей, булка и кусок колбасы. Девочка впилась зубами в колбасу и с невозмутимым видом посмотрела по сторонам.

За ней очень красивый мальчик с длинными волосами. Рядом с ним — кудрявый с лицом овцы. Подальше — тощий тихоня, видно, тоже новенький, а рядом с ним усатый с голубыми глазами. Я не успела рассмотреть остальных, потому что начался урок.

— Здравствуйте, дети, — В класс вошел бородатый человек с зеленоватым лицом и большими руками. — Можно не вставать. Меня зовут Иван Алексеевич Плотва, я директор школы. С кем-то мы уже знакомы, а с кем-то пока нет. Я буду вести музыку. — Он сел на стул, достал из чехла гитару и красиво провел по струнам.

— Кто знает песню «Как ныне сбирается вещий Олег»? Все промолчали.

— А стихи?

Я, тихоня и «овца» подняли руки, но как-то не слишком уверенно.

— Прекрасно, тогда начнем.

Директор накрыл гигантской рукой гриф и ужасно громко запел про бегущего врага, хазаров, веру, родину и царя.

На перемене красивый мальчик собрал всех в классе, и сразу стало понятно, что самый главный тут он. Он был чем-то похож на Джона Коннора — и не только прической, но и характером. Действительно крутой и какой-то бесстрашный.

— Привет, новенькие. Короче, у нас тут никаких имен и фамилий — только кликухи. Я Кит. Ты кто? — спросил он Хлопья Перхоти.

— Воробьева Таня.