— Давай скажем всем, что мы целовались, а сами не будем?.

— Но это получится нечестно.

— Ну ладно.

Я закрыла глаза, и Кит прижался ко мне стиснутыми губами.

Рядом кто-то громко рыгнул, а потом послышалось хрюканье и громкое ржание Овцы. Оказалось, они с Сыроежкой шпионили за нами.

— Потомники! — заорал Кит и помчался за Овцой, а я лягнула Сыроежку ногой под зад.

К метро мы шли вместе с Воробьем. Воробей жила в Беляеве, в одном из одинаковых высоченных бело-голубых домов, в двухкомнатной квартире на первом этаже с мамой и папой. Мама была младше папы на кучу лет — на десять или двадцать, — а папа совсем старый, почти шестьдесят. А еще у Воробья был магнитофон — правда, Кит считает, что надо говорить не «магнитофон», а «мафон». Иногда мы зависали у Воробья после школы и слушали на мафоне «Битлз» и «Квин». Несмотря на перхоть, Воробей классная, и нам всегда есть о чем говорить.

В тот день я к Воробью не поехала, и мы разошлись на разные пересадки. Из Новой школы до дома ехать сорок пять минут. Сорок семь, точнее. Как тут посчитаешь шаги? Поэтому я придумала на каждой станции говорить «засекаю» в тот момент, когда поезд трогается. Не знаю, к чему это приведет, но обязательно к чему-то хорошему. Но это если всю неделю подряд и обязательно на каждой станции — без пропусков. Пока что у меня ни разу не получилось.

Когда я пришла домой, мама сообщила ужасную новость. Они с папой собрались поехать в другую страну, потому что папу позвали на конференцию.

— То есть как, в другую страну? А мы?

— С вами поживут бабушка с дедушкой.

— Но это не их дом.

— Как тебе не стыдно, ты хоть соображаешь, что говоришь?

— И сколько вас не будет?

— Три недели.

Сложно придумать что-то ужаснее, чем три недели с двумя дедушками, одной бабушкой и одной младшей сестрой. Я заперлась в комнате и весь вечер слушала «Битлз». Я надеялась, что мне позвонит Кит или хотя бы Воробей, но никто не звонил. Когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи, настроения разговаривать у меня не было, и я сделала вид, что сплю.

Весь вечер я представляла, как будто подушка на самом деле не подушка, а Кит. Он лежит рядом со мной где-то в темноте, а я боюсь пошевелиться и задерживаю дыхание.

— Килька, ты спишь? — как будто говорит он.

— Нет, — шепчу я.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

— И что ты думаешь?

— Что хочу поцеловать тебя еще раз.

Тут он как будто протягивает руку и обнимает меня, а я прижимаюсь к его плечу, а потом он наклоняется и прижимается губами к моим губам, я закрываю глаза… — Ты не забыла почистить зубы? — Мама приоткрыла дверь.

Черт. Пришлось тащиться в ванную.

В середине октября стало ужасно холодно. Мама заставила меня надеть пальто, которое мне сшили из папиной старой зимней куртки. В пальто было трудно шевелить руками. И ногами тоже. Его сшила портниха Марина Александровна, которая жила на самом краю Москвы в высоком белом одинаковом доме. Марина Александровна с гордостью говорила, что это волшебное пальто, которое я проношу не год и не два: рукава и подол можно постепенно отпарывать, я буду расти, и пальто вместе со мной. В общем, как говорит мама, полная безнадега. Снимая с меня мерку, Марина Александровна тяжело вздыхала и перекусывала нитку, а по телевизору тем временем показывали новости.

— Слышали, Цой этот разбился? Такой юный, жалко его, вся молодежь по нему с ума сходит.

Кажется, это было сто лет назад. И все сто лет я носила это треклятое пальто. Заодно мама нацепила на меня шерстяной шарф, который на морозе становился мокрым и холодным, а потом еще и покрывался льдом. Выпал снег, и памятники в парке будто поседели или покрылись перхотью, как плечи Воробья.

У Мочи было плохое настроение. Но мне было все равно, потому что весь урок я смотрела на Кита.

— Глаза не прогляди. — Сыроежка кинула в меня жвачкой, облепленной вырванными волосами.

После уроков мы с Сыроежкой и Воробьем должны были убирать класс. Сыроежка позвала меня в угол — рассказать какой-то секрет. Лицо у нее было странное, и ничего хорошего это не предвещало. Когда я приблизилась, раздался подозрительный звук.

— Фу, ты что, пернула?

— Зыко, да?

— Какая гадость, ты хуже Пукана.

Сыроежка прыгала от радости: шутка удалась. По дороге домой мы с Воробьем надолго зависли у ларька рядом со школой, там продавались «Баунти» и «Сникерсы», но денег на них у нас не было, поэтому мы просто разглядывали витрину. Между жвачкой «Лав из…» и вафелькой «Куку-руку» я увидела какие-то конфетки в серебряной бумажке с черными английскими буковками.

— Ты пробовала эти конфетки?

Воробей хихикнула.

— Давай попросим?

— Тише, — шикнула Воробей.

Почему?

— Да заткнись ты.

— «Кон-домс», — по слогам прочла я название. — Извините, а можно мне вот это?

— Тебе не нужно, девочка.

— Нужно.

— Не нужно, — продавщица глупо хихикнула и задвинула окошко, а Воробей схватила меня за рукав и потащила к троллейбусной остановке.

— Да отстань ты. Можешь просто объяснить, что это такое?

— Что-что — презервативы.

— Что такое презервативы?

— Килька, ты тупая, да? Может, хотя бы слышала, откуда дети берутся?

— Аист приносит, — огрызнулась я, хотя на самом деле прекрасно все знала.

— Короче, штуки такие резиновые — надеваются на мужское одно место.

— Зачем?

— Чтобы детей не было.

— Зачем?

— Чего ты пристала? Откуда я знаю.

В метро я снова забыла засечь от всех станций, потому что думала про резиновые штуки. Зачем надевать их на одно место? Зачем хотеть, чтобы не было детей, если только ради этого взрослые занимаются такой гадостью?

Когда я пришла домой, мама жарила котлеты.

— Мам, зачем нужны презервативы?

— А? — Деревянная лопатка с котлетой застыла в воздухе.

— Зачем мужчины надевают на одно место резиновые штуковины?

Мама промычала что-то, но что именно, я не разобрала, и котлета плюхнулась обратно на сковородку.

— Что-что?

— Потому что иногда взрослые стараются сделать так, чтобы у них не было детей.

— Зачем?

— Бывают разные ситуации.