знакомые вывески: «Кубань-овощи», «Кубань-фрукты», «Кубань-цемент», «Кубань-абсент», «Кубань-зерно», «Кубань-бройлер»… Она ждала, когда водитель вывернет в город к банку «Кубань-кредит». В глазах рябило, голова кружилась, но нет, не вывески ее беспокоили. На Кубани все вывески одинаковые, народ, к пустым фантазиям не склонный, все называет просто — «Кубань». Даже сыр французский с белой плесенью казаки окрестили по-своему: «Кубань-плезир». Так что вывески тут были ни при чём. Голова у Любовь Петровны закружилась по другому поводу. Она боялась не успеть. И успеть тоже боялась. Целый месяц она готовилась поймать с поличным своего мужа на квартире у любовницы, и вот сегодня агентура подала сигнал.

Зачем ей это было нужно? Тащиться по жаре? Ловить родного мужа за невинным развлечением? К чему такие глупости? Абсолютно ни к чему. Она и сама говорила Славику-грузчику: «Лучше б я не знала ничего. Уж как спала спокойно, как спала… А то ж узнала — в душе все всколыхнулось. Все всколыхнулось разом!»

Сгубило, как всегда, пустое любопытство. Месяц назад пришла Любовь Петровна на работу, а Славик ей и говорит:

— Ну наконец-то! Я не пойму, вы с Тлюстенхабля, что ли, добирались? У нас ревизия!

— Ох, что ж мне делать? — испугалась Любовь Петровна. — У меня ж какао двести кил заныкано.

— Открывайте скорее, что вы с ключами стоите копаетесь? Бегом! Сейчас я вам исправлю отчетность.

Пока контролеры проверяли соседний холодильник, Славик с Любовью Петровной высыпали в канализационную решетку четыре мешка какао. Славик поднимал мешки, Любовь Петровна веничком сметала. Когда пришла ревизия, у Любовь Петровны никакого левака не было. И все благоухало шоколадом.

Двери опечатали, Любовь Петровна по правилам сидела вместе со Славиком в каптерке. Она припоминала свои мелкие нычки на верхних стеллажах. И хотя ящик сливочного масла был не преступлением, а мелким нарушением складского учета, ее подкидывало в жар. Не от страха, от возмущения.

— Ото ж они считают! — злилась она на контролеров. — Не дай бог я чего запрятала. А как москалям комбинат продавали, что ж никто не вспоминает? Ты-то пришел к нам уже? Или нет? Когда инженера главного застрелили? Нет, Славик, тебя не было, ты еще в школу ходил. А он уперся, акции свои москалям не отдавал, его и чпокнули моментом. Потом до директора — объявляй банкротство. Он в цех выходит: «Люди, шо делать не знаю. Хоть мороженым зарплату выдавай. А кто не хочет — увольняйтесь. Денег нет». Народ на кипиш, у нас же ж молчать не станут. «Каким мороженым! Оно же ж тает?» Покидали заявления… А мой сказал: «Молчи. Бери пломбиром».

— И че вы с тем пломбиром? — удивился Славик.

— Че! Мы машину грузим, полный багажник — и на море.

— Не тает?

— Нич-че у нас не тает, все в одеялах. До Джубги везем, там малые наши по пляжу ходят: «Морожено! Кубанское морожено!» А мы с Димком пивка откроем по бутылочке и загораем.

— Жучок ваш Димок…

— Да, — Любовь Петровна посерьезнела и гордо, преданно, как в детстве про дедушку Ленина, сказала про мужа. — Вперед смотрел! Ох, как вперед смотрел! На девяносто девятую насобирали. Это когда еще было! А сейчас иномарку брать хочет.

— Какую иномарку? — Славик спросил, он тоже собирался поменять свою развалюшку.

— Да чи «Тойоту», чи «Опель», я в них не понимаю. Не хай какая тачка, лишь бы налево не ездила.

— Какое лево! — Славик усмехнулся. — Вашему Димку?

Он слушал и внимательно через стекло поглядывал на контролеров. За дальним стеллажом у него был спрятан ящик с куриными окорочками, который Славик притащил из соседнего холодильника. Любовь Петровна тоже поглядывала, волновалась за свое сливочное маслице.

— Какое лево? — она сказала. — Духами стал попахивать. Че за духи? Не знаю, мои в серванте. А у него аж брюки духами пахнут. Прям, где ширинка, все в духах.

Славик увидел, что контролеры остановились возле его нычки. Должно быть, от волнения он и пошутил, не подумавши:

— Тогда попались вы, Любовь Петровна. Так и влетите на раздел имущества.

— Да что ты, Славик? Он же ж у меня старый. Пятьдесят лет, какой раздел имущества? Все на меня записано. Двухкомнатная старшому — на меня, однокомнатная под квартирантов — на меня, ток наша трешка на него… А дача на меня… Дача, кажись, тоже на меня.

— Та вы хоть гляньте ж телефон, кому он звонит…

— Он у него на блокировке. Я ж пароль не знаю.

— Шо вы за дерево, Любовь Петровна? — Славик потрепал ее по завитой макушке. — Смотрите! Звездочка, решетка, — он усмехнулся: — Пароль!

И ведь она не хотела! Не хотела совать свой нос в мужнины дела. А все любопытство, глупое праздное любопытство.

Любовь Петровна улучила моментик, когда Димок выпил пивка и приснул на диване, как младенец. Она взяла его телефон, посмотрела звонки и дальше, как обычно, по схеме — один и тот же номер, женский голос, «Геночек? Зая? Это ты?»

Вот тут-то все и всколыхнулось. И начались страдания. «А мать мне говорила: «Зачем он тебе нужен, дохлый?» И бабки на свадьбе пели, ведь как пели: «Мы думали, шо сваты богаты, а они убоги» … И вот тебе на! И Димочек, и зая».

Всю ночь Любовь Петровне снился главный инженер. «Покойник! — она испугалась. — К себе зовет!» А как спалось-то раньше, как же сладко-то спалось. Но машина следствия была запущена, и Любовь Петровна загорелась тем азартным огнем, который бывает у рыбаков, когда они подтягивают на тонкой леске большую рыбку.

И сразу у нее прошла усталость, и лень, и мысли о здоровье, и скука душных вечеров… Тогда-то Любовь Петровна и надумала худеть. Даже маслице с холодильника таскать перестала. «Куда мне? Морозилка вся забита». И пирожки жарить бросила. Ой, и бросила-а-а.

— Все всколыхнулось… — горевала она в первый день без обеда. — Все, все всколыхнулось.

— Поехали, Любовь Петровна, — Славик заводил погрузчик, — прокачу!

Любовь Петровна залезла на сиденье и под рокот мотора кричала Славику на ухо:

— Я ему даже лодку купила на день рождения. Хотела утюг подарить, у меня утюг сгорел, а тут думаю: нет, куплю своему лодку. Зарплату получила 20 июня, а 24-го все ему на лодку отдала. Пущай на рыбалку, чем к этой твари. А то ж ведь теперь каждый вечер волнуюсь. Звоню ему: «Ты где?». — «Я на работе». А как я проверю, на работе он чи на диване?

— Сидите смирно, Любовь Петровна, — Славик ей сказал. — Шо там от вас убудет?

— А вдруг она родит? И что? Делить с ним хату? А он делить надумает! А и надумает!