разговора обнаруживаю у себя на пороге квартиры майора полиции.

— Ты с работы, что ли, сбежала? — оценивающим взглядом скольжу по форме.

Таня молча снимает своё пальто, вешает его в шкаф и с важным видом топает на кухню. Достаёт из пакетов: фрукты, выпечку, бутылку молока и белого полусладкого.

— Это тебе, — кивает на молоко, — а эта бутылочка для меня. Ты у нас теперь не пьёшь.

— Я и так не пью после травмы, — обидчиво хмыкаю.

— Давай. Рассказывай. Что делать будем с твоей жизнью?

И пока я пытаюсь сложить слова в предложения, Татьяна вовсю хозяйничает на моей кухне.

— Я вот главное не услышала, Натали. Ты рожать собираешься или пойдёшь на аборт? Кстати, какой там у тебя срок?

— Не знаю.

— Что именно не знаешь?

— Ничего не знаю. Я давно не слежу за циклом. Возможно, мне и аборт уже делать нельзя, — отвечаю равнодушно, а руки сами тянутся к животу и гладят его вверх-вниз, — и я не хочу аборт, если честно.

— Угу, значит, будем рожать с Островским?

— Нет. Ты что?! — возмущённо. — Мать-одиночка не так уж и плохо. По крайней мере, государство мне будет платить пособие.

***

Вова действительно съезжает к своей маме. Вечером, вернувшись с работы, он демонстративно расхаживает по квартире, собирая вещи. А я вижу, как он поглядывает на меня и ждёт, что вдруг передумаю и попрошу остаться.

Но я ничего у него не прошу. Мне дышать больно рядом с этим человеком, а на сердце всё ещё кровоточат раны.

— Лизок, — Вова подходит к детской спальне, но становится хмурым, обнаружив малышку спящей.

— Не буди её, — прошу я, демонстративно закрывая дверь перед его носом.

— Я хотел попрощаться. Когда теперь увидимся?

— Да хоть завтра! Не вижу проблемы. Было бы желание.

В коридоре Вова обувается, а затем достаёт из кармана куртки связку ключей и кладёт её на тумбу.

Поднимает на меня печальный взгляд. Вздыхает.

— Наташа, а если бы тогда я тебя не ударил? Ты бы сейчас вернулась ко мне? Мы друг другу изменили. Один-один. Считай, квиты.

— Значит, это всё-таки была измена, — ухмыляюсь я, а он стыдливо отводит взгляд.

— Но тогда, в машине, резинка реально была не моя!

— А это уже неважно. Прошлое не изменить, поэтому твой вопрос глупый. Я даже отвечать не буду.

— Что ты решила с ребёнком?

— Для начала стану на учёт в женскую консультацию.

— Будешь рожать?

— Буду.

— И как же ты с ним справишься одна?

— Пока не знаю. Справлюсь как-нибудь.

— Наташа, — вздыхает муж и я чувствую, что он готовится что-то сказать, но у него никак не выходит подобрать нужные слова. — Мы столько лет были вместе и чтобы между нами не произошло, ты никогда не будешь мне чужим человеком. Я тебе всегда помогу, ты обращайся за помощью, хорошо?

Вымученно улыбаюсь. И киваю. Но лишь потому, что мне надоел этот никчёмный разговор и я хочу, чтобы Островский поскорее ушёл.

И когда он уходит, я закрываю за ним дверь на несколько замков, а затем скатываюсь по стенке вниз и тихо плачу.

А ещё просматриваю в Инстаграме фото Радмира и тогда мне совсем становится хреново. Слёзы душат горло. Я с трудом дышу, но что-то щёлкает в голове и я растираю по лицу солёную влагу.

Не плакать. Не истерить!

Во мне живёт маленький человечек и я просто не имею никакого права доводить себя до такого состояния.

Ради будущего малыша я обязана быть сильной… и спокойной.

Засыпаю с телефоном. А утром просыпаюсь с улыбкой на губах от того, что этой ночью мне снился он и его золотисто-карие глаза, которые смотрели на меня пристально и влюблённо.

А потом я прихожу в себя.

Приснился. Просил поговорить с ним. Наверное, хочет, чтобы я его помянула.

И перед работой, после того как отвожу дочку в садик, я решаюсь зайти в церковь и заказать Раду панихиду за упокой. В пакете всё, что я посчитала нужным: хлеб, пачка риса, мука и бутылка подсолнечного масла. Оставляю это всё на столе перед ликом Иисуса Христа, распятого на кресте. Ещё покупаю свечку и ставлю её в положенном месте. Глаза не свожу с крохотного огонька, ощущая, как по щекам катятся не слёзы, а горячий воск.

Опять больно. Снова нечем дышать. И к горлу подкатывают противные спазмы.

Выхожу из здания церкви и, оказавшись на улице, жадно хватаю воздух ртом, но надышаться не могу…

Я всё ещё не привыкла к его смерти.

Не смирилась!

И по-прежнему жду его звонка.

Сколько раз я била себя по рукам, чтобы не набрать его номер? Даже не посчитаю. И я мозгами понимаю, что нужно его отпустить, попрощаться, но не могу! Я даже на его могиле ни разу не была и, наверное, не буду, потому что похоронили его в Швейцарии. И я даже не знаю, где именно…

Глава 2

— Беременность маточная, — бубнит гинеколог, осматривая меня на кресле, — здесь хорошо. Здесь… тоже. Угу. Так когда в последний раз была менструация, говорите?

— Не знаю, — краснею как школьница и смущённо отвожу взгляд в сторону, зная, что сейчас меня будут отчитывать.

— Милочка, в вашем возрасте не следить за циклом? Вы в своём уме?

— Простите. Так получилось.

Я чуть не плачу. Голос хрипит. Губы дрожат.

И я понимаю, что забыть дату последней менструации — не самое худшее в моей жизни, но увы… После смерти Рада я стала слишком типичным меланхоликом. Чуть что могу и разреветься.

Врач приспускает очки на переносицу и недовольно качает головой осуждая. Да я и сама всё знаю. И не надо на меня так смотреть! Я же беременная всё-таки. Мне бы не нервничать.

После осмотра мне выдают обменную карту и направления на УЗИ, а ещё много всяких маленьких бумажек, среди которых я распознаю общий анализ крови и титры антител на резус-конфликт. Когда гинеколог увидела в карте В (III) минус, то сразу как-то изменилась в лице. Спросила какая группа крови у мужа, но я прикинулась дурочкой и сказала, что не помню.

Стыдно… Очень стыдно сказать правду, что я, замужняя тётка тридцати четырёх лет, залетела не от мужа, а от молодого мужчины, которого толком и не знала. Поэтому я понятия не имею, какая группа крови у отца моего малыша.

***

После работы я забираю Лизку из садика и мы вместе с дочкой идём в кинотеатр. Я ей давно обещала сходить на “Монстры на каникулах — 4” и вот сейчас как раз