мостике, под которым мы пролезли, трое, которые звали меня…

– Ну, чего «кот»?

Мы уже у самой калитки нашей дачи. В песочнице играет пятилетняя Ленка, внучка хозяйки.

– Это ж всё не просто так, да?

– Понял, да? Догадался, да?

– Трудно было не, – говорю я… нет, уже не я. Взрослый и солидный, поживший человек. – «Голубятня на жёлтой поляне» тогда ещё не была написана. Крапивина я читал, но – «Мальчика со шпагой», в «Пионере», а там никаких снов не было.

Кот что-то хочет сказать, но этот «другой я» его останавливает.

– Пашка – это раз, когда я струсил. Танька – это два, я её предал. И остальное – там, на ручье, когда под мостом бежали, через воду…

– Зато сейчас, – перебивает кот, – ты не струсил и не предал. Закрыл грехи свои.

– Грехи? – вновь усмехается тот я, который не я. – Грехов у меня много, кот, и таких, что…

– А про них, – щурится он, – уже не тебе судить. С чего всё началось, с чего дорожка кривая потянулась – то и грех.

Я сажусь на корточки, протягиваю руку, глажу мягкую шелковистую шёрстку там, где её не тронул огонь и не намочила вода.

– Кот, – говорю я. – Ты ведь не просто так кот, верно? Ты…

– Как это «не кот»? – возмущается мой пушистый товарищ. – Самый что ни на есть кот! Вот, смотри сам! Лапсы, усы, хвост! Всё, как полагается!

– А кто у вас тогда «не просто так»?

– Собаки, – помедлив, отвечает он. – Не все, конечно. Но они – да. Они служат. А мы – мы коты, просто коты.

– Проводники… – говорю я. Голова слегка кружится.

– Проводники, – соглашается кот. – Ты вот меня не помнишь, и хорошо…

– Как это «не помню»? Я тебя прекрасно помню, – говорит я, который не я, совсем другим голосом.

– Мы с тобой были друзьями, долго-долго. Я работал, а ты сидел рядом, мурчал. Я спал, а ты приходил, топтался по одеялу, засыпал под боком. Только вот моего старшего ты больше всех любил, мне кажется.

Кот резко выгибает спину, глаза вспыхивают.

– Как?! – шипит он, но не зло, а скорее растерянно. – Ты не должен был! Ты не мог! Нельзя тебе про это помнить!..

– Ничего, дорогой мой, – я глажу кота, и он не отстраняется. – Не только вы умеете удивлять.

– Эх… – грустит кот. – Я хотел, чтобы как легче…

– Я понял. И спасибо тебе, – я поднимаюсь. Всё, время почти вышло. К бабушке пора. Только почему к ней? Почему вообще сюда?

– Она заслужила, – вздыхает кот. – Она тебя больше всех любила, и вот… это её рай. Когда дочка молодая ещё, и дедушка твой жив и работает, и ты, любимый внук, рядом. Так что уж постарайся, не подведи меня! Хотя ты и так молодец, выдержал.

– Спасибо, – я всё глажу кота. – Остался бы ты хоть на чуток, а?

– Не могу, – мотает он головой совсем по-человечески. – Мне к твоему старшему спешить надо. Ты прав, хозяуин, я его любил… и люблю. Он там один, в большом городе… через пару дней подберет котенка.

– Присматривай там за ним, – говорю я через комок в горле.

– Не волнуйся.

– Кот, а ты не скажешь, как я… когда я…

– Не скажу! – обрывает кот. – Ты и так слишком много знаешь. Но ты не бойся, всё будет хорошо у твоих. Я сам пригляжу и другим накажу.

– А… остальные… мама… отец?

– Всех увидишь, конечно же, – удивляется кот. – Они же приезжали к вам на дачу!.. А с отцом твоим Найда, она за ним присматривает…

Ну, конечно, Найда. Любимая папина собака, одна-единственная.

– Спасибо, кот, – говорю я. – Вот теперь действительно всё. Беги. За старшим следи.

– В оба глаза, хозяуин! Когда я тебя подводил?

– Никогда.

– Внууучек! – окно раскрывается вновь. Бабушка в переднике строго смотрит на нас. – О, и Маркиз пришёл. Котик, тебе тоже еды положить?

– Мяяяяу! – немедля отвечает тот.

И мне, вполголоса:

– Немножко задержусь… твой старший ведь не обидится?

– Конечно, нет. – Я встаю. – Я здесь, ба! Иду, ба! Прости, что опоздал!

– И вовсе не опоздал, мы как раз стол накрыли, я творога достала, такой хороший творог, просто замечательный, сырников вот нажарила…

Я взлетаю через подоконник на веранду, оборачиваюсь – кот величественно кивает мне на прощание.

А через пару дней мой старший подберёт котёнка.

Дурное место

Место, куда он приехал, было дурным, сразу видно. Низкий подтопленный ольшанник, островки невысокой земли, утопки, как называли их местные обитатели. Густые подушки серого мха, словно смертные подголовники – такие кладут в домовины женщинам. Деревья ещё живы, то тут, то там попадались скривившиеся, словно от боли, сосны. Многие уже повалились – болото наступало на здоровый лес и это наступало не простое болото. Кое-где мёртвые комли изглодал огонь – наивная попытка поселян и здешнего комеса хоть как-то противостоять угрозе. Нет, нет, разумеется, не болоту.

Тёплый день, тихо, лишь ветер слабо шелестел осокорем. Сочные стебли лихолиста злорадно перешёптывались, и пробиравшийся через хмарть человек то и дело останавливался, болезненно морщился, к чему-то прислушиваясь.

Плечи человека окутывал плотный чёрный плащ, видавший виды, во многих местах кое-как заштопанный и залатанный. Некоторые заплаты имели весьма странный вид – в ход пошли обрывки старых кольчуг, так что в складках одежды частенько мелькал металл. Каким-то образом всё это сооружение ухитрялось не звякать при ходьбе.

Человек сумел выбраться на сухое лишь в самом сердце заболоченного леса. Вокруг воздвигся настоящий заплот из мёртвых поваленных деревьев, почтит в человеческий рост вздыбились заросли хвостатки; молодые гидры нагло поднимали головы над чёрными застойными лужами.

Путник оказался на островке несколько больше простых утопок, хотя и длинны-то в нём не сочлось бы и четырёх десятков шагов. Здесь явно постарались чьи-то руки. Или, впрочем, лапы. Стволы по окружности островка аккуратно подрублены на высоте человеческого роста и обломаны, так, чтобы комль оставался бы сцеплен с пнём. Мелкие ветки обрублены, побольше – заострены и концы обожжены. Да ещё и набиты многочисленные колья, тоже смотревшие в грудь пришельцу. Пространство меж стволами перекрыто плетнями, шипастыми ветками отравника, стянуто вервием из полос дроковой коры – здесь укреплялись всерьёз, конечно, не против настоящей армии. Настоящая армия, впрочем, сюда бы просто не полезла. Разбежалась бы, завывая от ужаса, а рискнувшего отдать подобный приказ командира просто распяла бы на первом попавшемся дереве.

Пахло гнилью, старой корой, острым диким луком – на болотах он не растёт, верно, высадили бывшие хозяева этого места. Пахло и ещё чем-то сладковатым, словно здесь когда-то давно вываривали