Яков Христофорович поднял глаза, теперь он чувствовал себя не в пример сильнее.

— Мария Сергеевна, конечно, достойная женщина… Я тоже знаю ее очень хорошо. Она сама из Питера. Некоторое время она работала в Питере, и наши с ней пути несколько раз пересекались по службе. Но я даже не это хотел сказать… Как бы это помягче выразиться…

— Смелее, — подбодрил Дзержинский.

— В некоторых вопросах она ведет себя крайне легкомысленно, — нашелся Петерс.

— Вот как. — Лоб Дзержинского собрался в складки. — Что вы имеете в виду?

Лицо Петерса разгладилось, кажется, он сумел подобрать подходящие слова.

— В своих делах она часто использует свое женское обаяние. Скажу так, пользуется им, и весьма умело. В Петрограде у нее было несколько любовных компрометирующих связей.

Дзержинский усмехнулся:

— Только-то и всего! В наше время женщины не могут быть другими, уверяю вас, дорогой мой Яков Христофорович! Я вам даже больше могу сказать! Такая женщина, как Мария Сергеевна, не остановится ни перед чем, чтобы выполнить задание партии. Вы слышали о ее первом замужестве?

Дзержинский слегка наклонил голову в сторону, глаза смотрели хитровато и с прищуром.

— Нет, — несколько растерянно протянул Петерс.

Порой Якову Христофоровичу казалось, что он держит перед Дзержинским серьезный экзамен, и всякий раз он очень старался, чтобы найти правильный ответ.

— Так вот, Мария Сергеевна по заданию партии, будучи еще чуть ли не гимназисткой, вышла замуж за сына фабриканта. — Чуть улыбнувшись, Дзержинский добавил: — Знаете, в то время ее муж и не помышлял о революционной деятельности, но зато потом стал очень полезен в нашей борьбе. Догадываетесь, о ком я говорю?

— О товарище Феоктистове?

— Да. Вот видите, как бывает! Он весьма хорошо зарекомендовал себя в Чрезвычайной комиссии, и Владимир Ильич хочет перевести его на работу в ЦК партии. У меня о Марии Сергеевне тоже сложились свои впечатления. Это довольно волевая и сильная женщина. К ней очень хорошо относится Ленин. Мне кажется, что именно такая женщина, как Мария Сергеевна, сейчас очень нужна нам. Она с юношеских дней находится в революции. На ее счету три побега из ссылки, а это много значит… А ведь в то время она была еще совсем девчонка! Мне рассказывали, как в девятьсот седьмом году она была на баррикадах и очень переживала, что не имеет медицинского образования. А на следующий год ее арестовала охранка. Такое испытание не каждый мужчина способен выдержать, а тут хрупкая барышня… Могу вам сказать, что она очень достойно перенесла пребывание в тюрьме. Одним словом — выстояла! А по поводу вашего замечания, — Дзержинский немного помолчал и, откинувшись на спинку стула, продолжил: — Это не так и плохо, что она умеет руководить мужчинами. Подобное качество дано не каждой женщине. Мария Сергеевна успешно проявила себя как хороший руководитель в Петрограде, думаю, что она будет очень полезна и в Москве.

Петерс неловко кашлянул.

— А то, что касается ее внешних данных, так это даже плюс. Редкий мужчина устоит перед такой женщиной. Вы не находите?

— Возможно, — неопределенно протянул Петерс, ощущая неловкость.

Был момент, когда Мария Сергеевна нравилась ему всерьез.

— С ранней юности она в окружении мужчин. Мне порой кажется, что она знает нас лучше, чем мы сами себя. Во всяком случае, такой женщине приятно подчиняться, — в глазах Феликса Эдмундовича блеснула лукавинка. — А то, что она пользуется успехом у мужчин… Возможно, именно в этом и заключается ее главная ценность. Так что, если у вас нет возражений, я подписываю приказ о ее назначении.

— У меня нет возражений, Феликс Эдмундович. Приступать к работе она может уже с завтрашнего утра.

— Человек она активный, думаю, что справится. И еще одно… Нужно провести тщательную чистку среди чекистов. Как выяснилось, в наши ряды затесалось немало классовых врагов. Только вчера в Питере было арестовано двадцать два человека! Некоторые из них даже работали в царской жандармерии и в военной контрразведке белых. Мы тут все удивляемся, откуда эсерам и левым коммунистам известно о наших планах, а они, оказывается, находятся в наших рядах.

— Я понял, товарищ Дзержинский.

— Вы помните, сколько руководителей в московской Чека сменилось за последние три года? — неожиданно спросил Дзержинский.

— Шесть. Игнат Сарычев — седьмой, — уверенно ответил Петерс.

Феликс Эдмундович поднялся и, заложив руки за спину, направился к окну. Петерс обратил внимание на то, что Дзержинский был неимоверно худым. Старенькая гимнастерка, изрядно вытертая на локтях, висела на его высокой фигуре, как парус на мачте в безветренную погоду. Заправленная за широкий ремень, она собралась у пояса в мелкие складки, отчего спина Дзержинского выглядела слегка сутулой. Некоторое время Феликс Эдмундович смотрел в окно, созерцая пробегавшие мимо экипажи. Узенькая бородка, строптиво выставленная вперед, придавала его облику какое-то упрямое выражение.

— Вот видите, седьмой, — задумчиво протянул Председатель ВЧК. — А как нам известно, у семи нянек дитя без глаза! За это время столько мусора набилось в наши ряды, что нам надо только расчищать их и расчищать, как авгиевы конюшни. Так что дайте соответствующие указания товарищу Сарычеву.

На первый взгляд село казалось вымершим, только внимательно прислушавшись, можно было понять, что жизнь здесь не умерла, — в дальних дворах бабы громыхали пустыми ведрами.

В центре села на пригорке возвышалась церковь, но, лишенная колокола, безголосо и с немым укором, она взирала на предавших ее прихожан. А помнится, года два назад, когда Игнат впервые заехал в гости к боцману, колокола трезвонили так усердно, что закладывало уши.

Не уберегли!

Задрав голову, Игнат Сарычев не увидел на куполах прежней позолоты. Маковка была покорежена и нещадно помята, по всей поверхности тянулись длинные кривоватые полосы. Очевидно, что позолоту счищали какими-то скребками. И оставалось только удивляться безрассудности кощуна, что отважился забраться на самую верхотуру в надежде заполучить частицы сусального золота.

Не стало хозяина, так все пошло прахом!

Мирон Серафимов уныло плелся рядом. Сейчас он напоминал глупого щенка, что суетливо вертится под ногами, чтобы привлечь внимание хозяина. Порой у него это получалось. Тогда Игнат останавливался, словно для того, чтобы пинком поучить нерадивого разуму, но, наталкиваясь на заискивающий взгляд, всякий раз отступал.

Боцман, тот, с кем Сарычев не раз и не два ходил по суровым балтийским водам, был убит четыре дня назад.

Похороненный под березкой, он крепко хранил тайну своей трагической кончины. Впрочем, небольшая зацепочка была. Месяц назад боцман пришел в московскую Чека и поведал о том, что случайно повстречал капитана второго ранга Николая Александровича Богданова, служившего в дореволюционное время в военной контрразведке Балтийского флота. Однако это не помешало Богданову перекраситься в восемнадцатом году в красный цвет и прослужить шесть месяцев капитаном крейсера. Позже выяснилось, что он действовал по заданию белогвардейской организации «Великая единая Россия». И три сторожевых корабля, что пошли ко дну, торпедированные английскими подлодками, были всецело на его совести.