— Почему ты хмуришься, Тесс?

Тесс быстро изобразила на лице приветливую улыбку. Черт. Иметь столько близких друзей непросто, ибо они слишком чувствительны к настроению друг друга и улавливают малейшее изменение голоса, еле заметный намек на холодность в отношениях супругов, едва различимую тень уныния в уголках рта.

— Прости, Фай! — сказала Тесс и беспричинно рассмеялась, с избытком возмещая непростительное отсутствие веселости.

Фиона была ее лучшей подругой с тех времен, когда они вместе основали этот кружок. Они познакомились в Клэпхэме[4]на занятиях местного отделения «Рожаем активно», когда обнаружилось, что только с ними двоими случился припадок истерики после того, как преподаватель вытащил из фирменной сумки «Маркс и Спенсер»[5]искусно вывязанную из шерсти шейку матки. Остальные слушательницы, не усмотревшие ничего смешного в шерстяных гениталиях, начали фыркать и недовольно на девушек посматривать, и им пришлось пересесть на задний ряд, где они продолжили потешаться над своими недоразвитыми сестрами.

Хватило всего одного занятия, чтобы Тесс с Фионой пришли к заключению, что эти курсы не для них.

— Может, я и ошибаюсь, — предположила Фиона, — но мне кажется, что эти ненормальные действительно хотят, чтобы им было как можно больнее с момента зачатия до окончания кормления. А каждого своего ребенка они будут кормить грудью не меньше пяти лет.

Тесс хихикнула в свой кофе (Фиона решительно заказала для нее двойной эспрессо и прибавила: «С дополнительным кофеином, если есть», — поддразнивая других беременных женщин, от которых теперь предпочитала держаться подальше).

— Ты видела, как они все записались на утробную йогу? — спросила она, энергично макая в кофе шоколадный бисквит.

Фиона кивнула.

— Хороши, нечего сказать. Наверное, на ферме воспитывались.

Тесс охотно подключилась к этой веселой игре в обобщения.

— А их парни с бородами и в свитерах из искусственной шерсти…

— …которые поддерживают своих «мамочек» во время родов и не знают другого средства от боли, кроме как помахивать орлиным пером над животом…

— …в то время как те поют…

Они продолжали в том же духе часа два, делая паузы лишь затем, чтобы убедиться, что обе придерживаются одного мнения, будто анестезия — единственный разумной выбор для роженицы, находящейся в своем уме.

Тесс была рада встретить подругу, которая не только думает как она, но и достаточно смела, чтобы открыто высказывать свои мысли. Фиона, казалось, не придерживалась никаких общепринятых норм поведения. Она сначала говорила, потом обдумывала последствия, если вообще это делала.

Тесс, наоборот, целыми днями обдумывала последствия (а зачастую и во время тревожных снов по ночам), поскольку всегда боялась стать либо жертвой, либо подстрекателем каких-либо драматических событий в своей жизни.

Женщины легко нашли общий язык после того, как Тесс смягчила некоторые из особенно диких проявлений бестактности Фионы, а та, в свою очередь, подбила Тесс к тому, чтобы приоткрыть наглухо запертые двери, за которыми скрывались ее чувства.

Их дружба становилась все прочнее, подкрепленная беременностью и рождением детей (правда, Фиона, в отличие от Тесс, быстро обзавелась вторым, затем третьим ребенком), вовлечением мужей в свою компанию и налаживанием отношений с Милли, еще одной единомышленницей из группы подготовки к родам. Они обшарили весь Лондон в поисках мест, где хорошо проводить время с детьми, устроили ребятишек в одну и ту же школу, пока те не стали… людьми, которые сами устраивают вечеринки.

Для подруг наступила новая эра. Их младшие дети ходили теперь в начальную школу, семьи были полные, последние детские вещички были наконец отосланы в благотворительное учреждение, утренние часы освободились, и вернулась свобода. Меньше стало случаев, когда в последнюю минуту приходилось отказываться от званых вечеров из-за того, что кто-то заболел; детям даже стали доверять настолько, что иногда приглашали их присоединиться к взрослым без опасения, что они опрокинут стол (или кого-то из гостей). Вечеринки стали регулярными. Друзья теперь говорили и тревожились о других вещах, но в целом жизнь стала легче. А может, они просто начали высыпаться.

Кроме Тесс и Макса, которые спали очень плохо.

* * *

— А вино-то неплохое, — заговорщицки прошептала Фиона.

После того как откупорили бутылку рецины, с лица Тесс в пятнадцатый раз за вечер сошла улыбка.

Она состроила гримасу:

— Да? Не понимаю, что это нашло на Макса. Он столько его накупил. Когда мы пили его в Греции, оно казалось таким мерзким, но солнце и море сделали из него…

— Понимаю, — перебила ее Фиона.

Она и вправду все понимала. Настоящая дружба тем и хороша, что позволяет, как в стенографии, сокращать общение до обмена любезностями и болтовни на общие темы. Но в ней находится время и для серьезных разговоров. Вроде того, который Фиона пыталась было начать только что, но Тесс уклонилась.

От каких-либо неловких вопросов ее спасли восторженные возгласы (во всяком случае, она надеялась, что это выражение восхищения), едва гости попробовали нечто вроде ризотто, приготовленного из фасоли, а не из риса. И все тотчас заговорили.

Тесс заметила, что Макс наконец-то сел. И впервые за несколько недель она увидела его настоящее лицо, прежде чем на нем снова появилась непроницаемая для окружающих маска, которую он носил так долго.

Она поняла, что Макса что-то тревожит. И не только наряды Лары, уроки, брекет-система для исправления прикуса, ремонт крыши и лисицы, грызущие электрический кабель в саду. Это хорошо знакомое ей выражение страха, точно перед разрушительной ядерной войной, впервые появилось, когда родился их единственный, драгоценный ребенок.

Макс всегда о чем-то беспокоился. Тесс это скорее нравилось, чем раздражало. Как прирожденный воспитатель, она не осуждала слабость в партнере, как что-то такое, что должно отвлекать ее от собственных недостатков, коим не было числа. В этом браке она взяла на себя труд утешать его. Его задачей было вести себя так, чтобы она думала, будто ей это удается. Но недавно она потерпела неудачу. И поделом, ибо не знала, по какому поводу его нужно успокаивать.

Макс изобразил любезную улыбку и принялся машинально есть. Тесс казалось, что она слышит, как он считает про себя, сколько раз нужно прожевать кусок, прежде чем его проглотить.

Больше всего ей хотелось увести мужа наверх, усадить в его любимое удобное кресло — единственную вещь, которую он прихватил из своей холостяцкой квартиры, — и не отпускать, пока он не расскажет, что случилось.

Но она не могла этого сделать. На очереди были еще два блюда, кофе, потом еще кофе, прежде чем все разойдутся, а к тому времени они с Максом оба слишком устанут для того, чтобы вести разговор о чем-то более важном, чем кому собирать Ларе с собой завтрак и кто отвезет ее завтра в школу.