— Бывает в некоторых интеллигентских семьях.

— Нет-нет! Между ними не было и малейшей фамильярности, то есть того, что указывало хоть на какие-нибудь родственные чувства. Знаете, это скорее похоже на отношения ученика и учителя.

— Ага! Ну, а еще, Николай Степанович, кто-нибудь заходил к вашему соседу.

— Да! Бывали! Не очень часто, но бывали. Люди, по всему видать, очень интеллигентные, пожилые.

— Весьма! Весьма благодарен вам, Николай Степанович! Ну, если еще возникнет необходимость побеседовать с вами, надеюсь, вы не откажитесь!

— К вашим услугам! Вообще, горе какое! Какая потеря! Вы представить не можете, какого человека мы потеряли.

Скворцов проводил старика до дверей и вернулся в гостиную. Когда он глянул на стол, глаза его округлились. В коробках лежали пачки денег и не только отечественных. Рядом высилось несколько довольно приличных кучек разного рода раритетов, сделанных, по всей видимости, не из латуни.

— Это…это вы всё нашли? — спросил он.

— А что его искать, товарищ лейтенант! Лежало почти не закрытым.

— Как почти?

— Ну, там в шкафчиках такие замочки, что их ногтем можно открыть. Серьезные люди такие вещи так не хранят.

— То есть, если бы преступник захотел, то всё это легко бы нашел?

— Как два пальца!

— Вы хотя бы при понятых, прапорщик!

— Извиняюсь, товарищ лейтенант.

Скворцов мельком взглянул на понятых. Вот эта молодящаяся женщина в бархатном (или каком там халате) и усатенький мужчина, вероятно, супруги. А этот мужичонка, несомненно, с вечера перебрал, сейчас вон как тяжело вздыхает и ждет — не дождется, когда закончится вся эта катавасия. Ему можно только посочувствовать, потому что процедура будет долгой. Скворцов вышел на кухню, где его двое подручных уже по-хозяйски распивали чай.

— Халява, сэры? — спросил он со злой усмешкой.

Не любил он этой бесцеремонности. И считал, что это следствие глупости.

— А знаете, товарищ лейтенант, халявой ханты называют чайкой. Она же на рыбку уже готовую жирную из воды выхватывает, а не носится за всякими там бабочками и мухами.

— Какой ты грамотный, Егоров! Спасу нет!

— Да я работал там три года на северах.

— Ну, выкладывайте!

— Да, пустышка! Убитый вел уединенный образ жизни. С соседями не общался. Некоторые даже в заносчивости его обвиняют. Ничего не слышали, не видели. Кто-то порой приходил, а кто не знают.

— Нет! ты погодь, Егоров! — перебил его Дугин. — Говорят же, что какой-то парнишка у него постоянно околачивался.

— Вот-вот! Про этого парнишку я уже знаю, — сказал Скворцов.

Кажется, хантыйский перевод изменил его отношение к пользованию продуктами и посудой без спроса хозяев, к тому же еще и убитых. Он придвинул стул. И налил себе чая. Взгляд его упал на жестяную английскую банку. Такая посудинка стоит у нас никак не меньше трех сотен. Неужели настоящий английский чай. Отхлебнул несколько раз. Конечно, с пакетиками не сравнишь. А так тоже ничего сверх особенного.

— Вы вот что, ребятки, — сказал он подручным. — Кровь из носу, выясните, кто этот парнишка. И еще…К убитому захаживала молодая женщина. Может быть, любовница. Ее тоже нужно найти.

Прапорщик и сержант как по команде синхронно поперхнулись чаем.

— У этого пенька… любовница?

— А на счет пенька отставить! — построжился Скворцов. — Кстати, этот пенек — всемирно известный ученый. И видать по всему, далеко не бедный.

Обыск, кроме денег и дорогих безделушек, ничего не дал. По всему было видно, что в квартире никто не шмонал. Таким образом, корыстный мотив отпадал. Предпринимательством и политикой убитый тоже, видать по всему, не занимался. Из зависти в ученой среде еще вроде бы не убивают. Что же остается в итоге? Или эта женщина? Ну, там поругались, мало ли чего… Или другой ее ревнивый любовник? Или проживающий у философа юноша? Или… или? Посмотрим, что покажет вскрытие и экспертиза.

Экспертиза показала следующее: на рукоятке ножа пальчиков нет. Убийца их тщательно стер. Впрочем, этого и следовало ожидать. Сейчас даже сопливый пацан, насмотревшийся детективов, знает, как заметать следы. А вот вскрытие оказалось очень даже интересным. Во-первых, философ был отравлен. В одном из бокалов тоже был обнаружен яд, а в другом нет. Значит, убийца, воспользовавшись отлучкой доктора, подсыпал ему в вино яд. Но если бы только это…Во-вторых, доктор умер не от яда. После этого он еще жил. И тут его начали душить. Вроде бы всё понятно. Убийца, увидев, что яд не подействовал, набросился на жертву и стал его душить. Но дело всё в том, что доктор скончался не от асфиксии, то есть не от удушья. И тут наступает в-третьих. А в-третьих, это был смертельный удар ножом в сердце. Что же выходит? Сначала убийца травит, потом душит и, не сумев додушить, убивает ножом?

Опросив соседей, удалось худо-бедно составить фоторобот молодой женщины, посещавшей философа. Дали по всем отделениям, проверили в картотеке. Пусто! То же самое и с молодым человеком. Скворцов, как ему казалось, выстроил довольно убедительную версию: несомненно, этот юноша и женщина связаны между собой. Может быть, молодой человек был влюблен в нее. И не в силах выдержать того, что она являлась любовницей старика, убивает его. Но в каком статусе он проживал у философа? Родственник? Приемный сын? Любовник?

Дело у Скворцова, разумеется, забрали. Убитый был не каким-то бомжом, а ученым с мировым именем. Теперь следственную группу возглавил полковник Слепцов. При первой же встречи с лейтенантом, выслушав его с иронической ухмылкой, он жестко сказал:

— Я сожалею, что мы упустили самый первый момент. Вы и ваша группа не проявили должного профессионализма. Все ваши версии — чепуха на постном масле. Но не надейтесь, что я вас отстраню от дела. Хотя по вашим глазам я вижу, что вы считаете, что это полный висяк. Мы раскроем преступление. И в кратчайшие сроки. Сам министр взял его под контроль. Мы подчиненные уже разработали план оперативно-следственных действий. Вас познакомят с вашим участком работы.

Участок работы оказался довольно пыльным. Скворцов с ребятами прорабатывали контакты и связи философа. В основном приходилось встречаться с учеными. Они не скрывая иронии, отвечали на его вопросы. Один, второй, десяток допросов… нет, скорее всего интервью не дали ровным счетом ничего. Да, встречи на симпозиумах, конференциях, в институте философии, обсуждение книг, статей. Бытовые контакты? Помилуйте, батенька! Для Петра Ильича, кроме философии, ничего больше не существовало: ни рыбалки, ни охоты, ни расслабиться в компании…Он двадцать четыре часа в сутки предавался рефлексии. Нет, не рефлексам! Рефлексия — это форма теоретической деятельности. Любовница? Побойтесь Бога! И семьи у него никогда не было. И про родственников ничего