Долорес, новая служанка, испанка по национальности, которая помогает Марселле, гладит белье в бельевой. Запах еще теплого и уже полежавшего белья проникает всюду, несмотря на отличное кондиционирование воздуха и вытяжные установки на кухне.

Я принимаю решение разбудить свою сестру Сюзанну. Медленно иду в конец коридора, к двери напротив двух комнат наших родителей.

Сюзанна приоткрывает глаза.

— Нея? Ты принесешь мне завтрак?

— Уже несу.

Я закрываю дверь, скатываюсь вниз по лестнице и налетаю прямо на Марселлу.

— О, извини, Марселла! Ты не поможешь мне приготовить поднос для Сюзанны?

— Если вы думаете, что у меня есть время, мадемуазель Нея…

Марселла еще колеблется, не зная, что предпринять, но тем не менее уже повернулась в сторону кухни.

С подносом на вытянутой руке я возвращаюсь в комнату Сюзанны.

— Спасибо, — говорит сестра.

Я люблю свою сестру, и мне нравится, как грациозно она пытается поудобнее устроиться на двух подушках: большой белой с розовой полоской по краю и меньшей, розовой с известково-зеленой кружевной отделкой.

— Какая красивая георгина! Ты, Нея?..

— Да, я вытащила ее из букета, присланного, вероятно, тем болтуном-гомосексуалистом, который обедал здесь вчера вечером.

— Морис приехал?

— Еще слишком рано!

Морис — жених Сюзанны. Они собираются расписаться в октябре. Еще один невыразимо приятный момент, заставляющий по-глупому биться мое сердце: Сюзанна обручена, Сюзанна в объятиях мужчины, Сюзанна падает в обморок от любви.

Я догадываюсь, что отец на стороне Мориса, но мать, хотя и не признается в этом открыто, не любит его. Все же внешне родители никак не проявляют своих эмоций. Морис — инженер или юрист, я точно не знаю. Что-то вроде консультанта в химической фирме, и скоро он возглавит сектор (или отдел?) этой компании.

— По существу, твой Морис простой коммивояжер, — разочарованно говорит мама Сюзанне.

— Нет, мама, он специалист по коммерции…

Отец поддерживает ее:

— В настоящее время доминируют дублирующие области. Реклама сферы деятельности…

Я верю этому, но не совсем понимаю.

У Мориса, следует заметить, нет ничего от коммивояжера. Мама ошибается. Его длинные руки покрыты пушистыми светлыми волосиками. Я видела его в рубашке с короткими рукавами этим летом. Его матово-белое лицо всегда безмятежно. Губы очень четко очерчены, как у статуи, словно выгравированы, но довольно бледны. Узкие скулы, а вокруг серых глаз — бесчисленные мелкие морщинки. Чтобы насмешить меня, он надувает щеки наподобие шаров и становится похожим на огромную мигающую сову.

Полгода назад Сюзанне исполнился двадцать один год. Иногда она и мама ссорятся. Мать отчитывает ее:

— Верно, ты взрослая, поэтому не рассчитывай, что я и впредь буду приводить в порядок твои платья или убирать за тебя в шкафу. Ты знаешь, я тоже люблю поваляться на диванчике с хорошим романом…

Даже не остановившись, чтобы перевести дух, я спускаюсь на первый этаж и начинаю рыскать по кухне между сверкающей кухонной утварью и универсальной плитой, обеспечивающей подачу горячей воды для централизованного отопления. Мама временно доверила миску с вареньем Марселле, у которой я прошу чашку какао, Марселла протестующе ворчит, но соглашается и дает вдобавок почти целый рожок, разрезанный посередине, намазанный маслом и посыпанный солью именно так, как я люблю.

Я снова поднимаюсь в свою комнату. Утро вроде прохладное, но, похоже, день будет чудесным. На улице тихо и спокойно, роса уже высохла на балконных геранях. Мухи с характерной для осени неуклюжей тяжестью тыкаются в стекло, обреченно жужжа. Благодаря двойным оконным рамам в доме тихо, даже когда на улице проезжают машины.

Я сажусь за свой оранжевый пластиковый письменный стол. Выдвигаю ящик, беру дневник в зеленой кожаной обложке и вычеркиваю дату в календаре на первой странице. Ровно через неделю мне исполнится шестнадцать. Мама дарит мне фотоаппарат, тетя Алина — последние тома собрания сочинений Александра Дюма, всего сорок книг. Она преподносит мне их частями в течение вот уже двух лет. Деньги от отца, которые будут отложены вместе с теми, что я скопила для покупки мотороллера. Я прикинула, что, возможно, смогу заплатить за него сразу, взяв немного взаймы и добавив к подарку отца. Сюзанна может легко помочь мне в этом. Может быть, уже даже сегодня я смогу полностью собрать нужную сумму, чтобы заказать мотороллер и реально иметь его ко дню рождения. Решено!

Откладываю дневник и вытаскиваю учебник. Существуют определенные ритуалы, которые мне нравятся. Я чувствую себя немного схожей с монахинями из Сен-Мари, украшающими алтарь тщательно и благочестиво. Я заигрываю с собой в саду чистой совести. В то время, как все девушки жалуются на то, что им слишком много задают на дом уроков, я почти на неделю опережаю учебную программу, хотя меня никто к этому не принуждает. Мои родители это одобряют. Каждый вечер я говорю им, что выполнила двойную норму перевода с английского до ланча и написала очерк днем. Тетя Алина, которая всегда завтракает здесь по четвергам, беспокоится:

— Эта юная леди слишком много работает. Ей не следует так переутомляться.

— Нет, нет, — говорит мама. — Пусть, она такая способная, ей все дается легко.

Я люблю производить хорошее впечатление!

Сюзанна просто конфетка, у нее замечательные белые груди с очень темными сосками, очерченными большими коричневатыми кругами. Мои соски розового цвета, и кажется, будто маленький ореол, окружающий их, менее белый, чем остальная кожа. Но что хуже всего — они маленькие и остроконечные. У Сюзанны же бархатистые и закругленные, как настоящие груди. Когда она громко разговаривает или наклоняется вперед, они мягко подрагивают. Напрасно я, раздевшись до пояса, наклоняюсь над раковиной, выгнув плечи вперед: мои собственные груди всегда остаются похожими на носик хорька. Они не кажутся мне женственными. Я безжалостно издеваюсь над большой задницей Сюзанны, хотя на самом деле завидую ей. У нее действительно роскошные ягодицы. Я бы, честно говоря, с таким удовольствием бы их гладила. Интересно, ласкают ли любовники ягодицы друг друга?

Мама отрывает меня от размышлений, чтобы загрузить работой в наказание за мои слишком уж грубые, по ее мнению, замечания.

Сюзанна только смеется и усаживается в стоящее рядом кресло почитать или послушать музыку.

— Если придет Морис, попросите подождать меня в гостиной, — говорит Сюзанна, вставая.

Она не любит излишней поспешности. Во всяком случае, и сама мама всегда внушала ей мысль, что иной раз разумно заставить мужчину подождать.

Сюзанна сняла ночную рубашку, потянулась. Уже несколько лет мы с ней занимаем разные комнаты и редко раздеваемся друг перед другом. Все же я всегда кое-что замечаю. Поэтому я тут как тут, когда, например, Сюзанна моется или хочет переодеться. Мне нравится смотреть на черную массу волос с густыми завитками под небольшой складкой в низу ее живота, совсем как у тициановских обнаженных женщин. Я стесняюсь смотреть на голую Сюзанну, но я люблю это чувство стыда. Пушок над лобковой костью — лишь шелковистое затемнение на губах, которые все еще кажутся детскими. Треугольник у Сюзанны слегка переходит на бедра, он густой и жизнерадостный, словно ковер «мокет».