Четверо шли прямо и вызывающе. Руки вытянуты по швам. Холод, обжигающий их молочно-белую кожу, никак не сказывался на выражении их лиц. Хумер вывел немцев из тюрьмы и повел к столбам:

— Сюда.

Четверо обнаженных немцев промаршировали, куда им велели.

Хумер подошел к русским и бросил в снег четыре мотка веревки:

— Привяжите их к столбам.

Трое товарищей Петра Борисова взглянули на него. Он наклонился, подобрал все четыре мотка, раздал их остальным и сказал, что надо делать. Русские подошли к обнаженным немцам, которые в ожидании стояли перед грубыми осиновыми столбами. Какой проступок мог повлечь за собой такое безумие? Ухо набросил грубую веревку на грудь стоящего перед ним человека и привязал его к столбу.

— Крепче! — рявкнул Хумер.

Ухо сделал петлю и затянул веревку на голой груди немца. Тот даже не поморщился. Хумер посмотрел на остальных трех. Петр воспользовался возможностью и прошептал по-немецки:

— Что вы сделали?

Ответа не было. Он затянул веревку туже.

— Они даже с нами такого не делают.

— Это честь — бросить вызов своему палачу, — прошептал немец.

«Да, — подумал он, — это и вправду честь».

Хумер повернулся к ним. Петр завязал последний узел.

— Туда, — скомандовал Хумер.

Заключенные отошли в сторону по свежему снегу. Чтобы избавиться от холода, он сунул руки под мышки и переминался с ноги на ногу. В шинели было чудесно. Ему было тепло впервые с тех пор, как он попал в лагерь. Тогда же все его документы были уничтожены и заменены татуировкой «10901» на правом предплечье. На рубашке слева был нашит треугольник. Буква «R» означала, что он русский. Цвет тоже был важен. Красный — для политзаключенных. Зеленый — для преступников. Желтая звезда Давида для евреев. Черный и коричневый — для военнопленных.

Хумер, казалось, чего-то ждал.

Петр взглянул налево.

Зажглись дополнительные фонари, освещая весь плац до главных ворот. Дорога, ведущая наружу, к каменоломне, скрывалась в темноте. Здание штаба сразу за забором оставалось неосвещенным. Он увидел, как главные ворота открылись и на территории лагеря появился коренастый человек. Человек был одет в шинель до колен, из-под нее торчали светлые брюки, заправленные в сапоги. Светлая офицерская фуражка покрывала его голову. Большой живот, решительная походка.

Фонари высветили острый нос и ясные глаза. Черты лица были не лишены приятности и моментально узнаваемы.

Последний командующий эскадрильи «Рихтгофен», командующий немецкими ВВС, председатель рейхстага, премьер-министр Пруссии, президент Прусского государственного совета, рейхмастер лесных угодий, председатель совета обороны рейха, рейхсмаршал великого рейха. Избранный преемник фюрера.

Герман Геринг.

Петр видел Геринга однажды в кинохронике в 1939 году. Показывали речь Геринга, произнесенную на митинге в Риме. Геринг появился одетый в бросающийся в глаза светлый костюм, мясистая шея обернута шарфом. Толстые пальцы были унизаны кольцами, нацистский орел, инкрустированный бриллиантами, приколот к левому лацкану пиджака. Он произносил пламенную речь, отстаивая место Германии под солнцем. Он вопрошал: «Что бы вы предпочли иметь — оружие или масло? Что бы вы скорее импортировали — свиное сало или металлическую руду? Готовность дает нам власть. От масла мы просто толстеем».

Геринг закончил речь, брызжа слюной и обещая, что Германия и Италия будут вместе плечом к плечу бороться за общее дело. Ухо помнил, что слушал внимательно и остался равнодушен.

— Господа, я вижу, вам удобно, — обратился Геринг к четырем привязанным.

Ответа не последовало.

— Что он сказал, Ухо? — шепнул один из русских.

— Он издевается над ними.

— Молчать, — тихо сказал Хумер. — Стойте смирно или присоединитесь к ним.

Геринг встал напротив четверых обнаженных людей.

— Я спрашиваю вас еще раз. Вам есть что сказать?

Ответом был только ветер.

Геринг подвинулся ближе к одному из дрожащих немцев. К тому, которого привязал Петр.

— Матиас, вы же не хотите так умереть? Вы, солдат, верный слуга фюрера…

— Фюрер — не имеет — ничего общего — с этим, — с запинкой произнес немец, он дрожал, и его тело покрылось фиолетовыми пятнами.

— Но все, что мы делаем, — для его великой славы.

— Поэтому я предпочитаю умереть.

Геринг пожал плечами. Обычный жест, будто он решал, съесть ли еще одну булочку. Он сделал знак Хумеру. Шарфюрер махнул двум охранникам, которые подтащили к привязанным большую бочку с водой. Появился другой охранник с четырьмя ковшами и бросил их в снег. Хумер свирепо взглянул на русских:

— Наполнить водой и каждому встать рядом с одним из них.

Петр объяснил остальным, что надо делать; они подобрали ковши и зачерпнули воду.

— Не смейте пролить ни капли, — пригрозил Хумер.

Петр был осторожен, но ветер выдул несколько капель. Не заметили. Он подошел к немцу, которого привязывал. К тому, кого звали Матиас. Геринг стоял в центре плаца, стягивая с рук черные кожаные перчатки.

— Смотрите, Матиас, — сказал Геринг, — я снимаю перчатки, чтобы чувствовать холод, который чувствуете вы.

Петр стоял достаточно близко, чтобы рассмотреть большое серебряное кольцо, надетое на безымянный палец правой руки Геринга. Это была массивная печатка в виде сжатого кулака. Геринг сунул правую руку в карман брюк и достал оттуда камень. Он был золотистого цвета, как мед. Янтарь — Петр узнал его.

Геринг показал пальцем на привязанных и сказал:

— Вас будут поливать водой каждые пять минут, пока кто-нибудь из вас не расскажет мне то, что я хочу знать. Либо вы умрете, либо будете говорить. Для меня приемлем любой вариант. Тот, кто заговорит, останется жив. Тогда один из этих жалких русских займет его место. Ему вернут шинель, и он сам сможет поливать русского водой, пока тот не умрет. Представьте, как будет весело. Все, что вам надо сделать, — это рассказать мне то, что я хочу знать. Итак?

Молчание.

Геринг кивнул Хумеру.

— Giesse es, — сказал Хумер. — Лейте.

Петр подчинился, и остальные трое последовали его примеру. Вода выплеснулась на светлые волосы Матиаса, потом стекла по его лицу и груди. Немец содрогнулся, но не издал ни звука, только зубы стучали от холода.

— Вам есть что сказать? — снова спросил Геринг.

Ничего.

Спустя пять минут процедуру повторили. Спустя двадцать минут, после четырех ковшей воды, началась гиподермия. Геринг стоял бесстрастно, машинально теребя кусок янтаря. Незадолго до истечения очередных пяти минут он подошел к Матиасу: