светлой мысли! Рубео заколдовывал все новых и новых людей, чтобы они искали все больше камня. А на его глазах были очки… — вот, она с щемящим восторгом ощутила, как вдохновение подхватывает её и несёт, — С оправой из самого светлого волшебного создания. Единорога! Убийство единорогов — грех, но путь добра был давно закрыт для него, и поэтому ни капли сожаления в нем не возникло. Тогда с помощью великой силы, заключенной в этих очках, он подчинил всех. Вообще всех. Их труд был тяжелым, от чего одежда истрепалась, а они все продолжали ему без отдыха и еды строить замок, пока…

Пока на этого колдуна не нашлась управа. Фантазия Идрис щедро сдобрила историю драконом, в которого превратился Рубео. И феями. И радугой. Феи явились, разломали очки и вдарили радугой по этому страшному замку, и по этому чудесному мосту вернули людей.

Дети слушали, раскрыв глаза и рты, боясь пропустить хоть слово. На губах Идрис расцвела улыбка. Вот их момент маленького счастья.

***

Прибыли.

— Все твои истории? — спросила мать, почтенная Фаиза аль-Абдулла, пока вместе готовили нехитрый ужин, а отец ушел просить разрешения у местных поселиться в деревне Альнаре.

Если Господь распорядится, если все будет хорошо, то они завтра уже смогут поселиться здесь.

Если.

— Ты отдохнула? — только и спросила Идрис, — Я видела, что ты задремала. Мы несколько раз останавливались, но ты слишком хорошо спала, чтобы тебя будить.

— Да, — Фаиза задумчиво хмыкнула, убрав за платок выбившуюся кудрявую прядь, — Спасибо тебе, дочка. Ты права, я слишком устала, — изнемождённо улыбнулась, собрав у губ обильную сетку морщин. Ведь когда-то её лицо было полным, кожа ровной, а скулы не выделялись так пугающе над провалами щек.

Вскоре вернулся отец вместе с Масумой. Две пары глаз с затаенной надеждой уставились на мужчин, и в обеих в самой глубине зрачков плескался страх. Было такое, что их уже прогоняли.

— Договорились, — прокаркал отец, Баким аль-Абдулла, и сел у котелка, — Мы можем поселиться. Благодарим Бога нашего, что осталась свободная земля.

Фаиза расслабилась и расчувствовалась, а Масума украдкой сжал плечо сестры.

На ужин сварили какие-то завалявшиеся крупы. Масума выудил из сумки консервы, на происхождение которых все тактично закрыли глаза. Наконец-то впервые за долгое время они ели горячую кашу с мясом, и никогда еще вечерняя молитва не была такой искренней. Отец забивал овец и баранов в крайнем случае, надеясь, сохранить как можно больше голов. Фаиза первым делом наложила отцу и Масуме, потом себе, далее уже самой Идрис. Ложка уже шкрябала по дну. Остатки разделили между оставшимися детьми. Идрис улучшила момент, и пока никто не видит, отдала свою порцию младшим братьям и сестрам, хоть живот, казалось, уж прилипал к позвоночнику.

«Я потерплю,» — думала она, радуясь, что нет ни стекол, ни зеркал, а котелок уже давно истерся настолько, что на его боках только плавают бесформенные блики. Иначе без слез не взглянешь на свое отражение.

Идрис поблагодарила всех и пошла к своему спальнику. В животе плескалась только вода, чувство голода гложило и без того уставшее тело.

— Ешь, — Масума нарушил уединение и бесцеремонно сел рядом.

— Что? — Идрис заспанно заозиралась.

— Ты опять не ела, — глаза брата были зло сощурены, а губы сжаты, — А сегодня в коем-то веке был хороший ужин, — он жестко схватил руку сестры и вдавил в раскрытую ладонь кусочек маслянистого и немного шершавого.

— Я не могу так… — слезы выступили на глазах, а ведь она обещала себе не плакать. Идрис разжала руку и увидела свернутую в четыре раза лепешку, — Они совсем маленькие. К тому же, когда-нибудь и со мной поделятся, а пока пусть они хоть как-то поедят.

— И что? — резко перебил брат, яростно шепча, скрещивая руки на груди, — Хоть кто-нибудь с тобой поделился?!

— Ты.

Идрис спокойно встретила его ярость, как зеркало. Но не отразила, как это бы сделало зеркало, а мягко улыбнулась.

Юноша растерянно захлопал глазами. Ярость, злость, обида на сестру, что она опять не поела, когда он специально, чтобы её порадовать, искал эти дурацкие консервы, все это внезапно потеряло силу и утекло, как вода в песок.

— Ешь давай, — и отвернулся. Он не смог сгрубить. Только не ей.

Идрис впервые за вечер вгрызлась в лепешку, наконец-то ощущая в желудке что-то посущественнее воды и какого-то ломтика засушенного кактуса. Масума с болезненным интересом следил за тем, как его сестра жадно и аккуратно ест, не позволяя упасть ни крошке.

— Ты действительно веришь в драконов и фей? — задал он давно интересующий его вопрос, дожидаясь, когда сестра хоть сколько-то насытится.

— Не-а, — она покачала головой.

— А зачем тогда ты про них рассказываешь?

Идрис не удержалась, облизала пальцы и вытерла об угол одеяла. Действительно, зачем? Она вгляделась в глубокую ночь, в звезды, куда смотрел Масума.

— Им нужно чудо. Сказка, — её голос был тих и задумчив. — Что-нибудь, чтобы отвлечься от жаркой пустыни, голодных баранов, отсутствия воды и того, что у нас больше нет дома. Все наши пастбища высушены. Понимаешь?

Масума кивнул и замер. Наклонил голову на бок, прислушиваясь.

— Ты слышишь?

Девушка подобралась. Всё ночное спокойствие и негу сдуло в одно мгновение ока. Последовав примеру брата, она прислушалась. Тишина.

— Нет. — обеспокоенно посмотрела на брата, — Я ничего не слышу.

— Вот именно, — Масума уже вскочил и побежал к наскоро сделанной изгороди для их стада, а Идрис поспешила за ним, на ходу заматывая голову, — Ничего не слышно, хотя ночью они нет-нет, а топчутся и шумят.

Они прибежали к изгороди. Одна секция разломана, и всё их небольшое стадо разбрелось по поляне. Кто-то спокойно спал, кто-то щипал траву, но голов не досчитались. Масума посветил фонарем на землю, выцепив в круге света следы, ведущие к деревне. Идрис застыла, в ужасе прижимая ко рту руки.

— О Боже! Там же посевы!

Брат с таким же побелевшим лицом отмер и побежал по следу.

— Может еще не поздно! — крикнул, пытаясь ободрить уже не сестру, а самого себя, — Может, уснули по дороге…

— Ах ты шайтан?! Жрешь мою гуаяву?! — донесся крик фермера, разбивая все надежды.

В следующий миг раздался выстрел. Сердце похолодело. Фермер еще взял с собой оружие, а у них с собой только какой-то фонарик.

— Придурок, что ты делаешь?! — Масума уже выскочил из темноты под аккомпанемент жалобного блеяния барана, — Что ты стреяешь-то во всех?! Совсем мозги отсохли?

В свете фонаря земля рядом с бараном влажно отблескивала красным. Кровь стремительно вытекала и впитывалась в землю.

— Почему твой баран мою гуайяву жрет? — фермер неприятно оскалился, перезаряжая