ручка. Чем страшней, тем лучше. Идеально, если в рассказе фигурирует огромная лужа крови. Люди с удовольствием слушают истории об оторванных конечностях и бурно ахают, услышав о выпадающих внутренних органах.

Чего они точно не хотят, так это рассказа, как тридцатичетырехлетняя пациентка со второго этажа с заболеванием двигательного нейрона, лежа на кровати для лежачих больных, вместе с мужем разыгрывает сценки, чтобы отвлечь двоих детей. Или как пожилая дама пытается побить мужа тростью, потому что теперь ей кажется, что в дом проник грабитель, а он удерживает ее за запястья и утирает слезы о плечо, об рукав идеально выглаженной рубашки. Это неправильные «страшные вещи». Все это слишком близко, слишком грустно, слишком жизненно. Драки со стрельбой случаются где-то там: на экране, в новостях, в трущобах. Но деменция может поразить вашу маму.

И решительно никто не хочет услышать, как нам пришлось извлекать женщину из ее собственных экскрементов.

* * *

Пегги похожа на злую ведьму из сборника сказок, выпущенного двадцать лет тому назад. Ее волосы — как старый пеньковый канат, отдельные пряди желтые, как куркума. Лицо — цвета засохшей на солнце овсянки. Кожа свешивается тяжелыми крупными складками, из них упрямо выглядывают бусинки глаз.

— Мне не нужна ваша помощь.

— Почему, Пегги?

— Мне не нужна ваша помощь.

Она бормочет эти слова, как будто передает послание, затверженное наизусть. Только непонятно, от кого оно и кому адресовано. Если она и была когда-то злой ведьмой, то все ее коварные планы давно пошли прахом. Хотя она по-прежнему способна напугать ребенка, заблудившегося в лесу и забредшего к ней в хижину.

— По-моему, у вас нет выбора, Пегги. Мы не можем вас так оставить. Почему нам нельзя вам помочь?

Она пытается защитить себя: протягивает руку к своему другу — пульту от телевизора — и делает звук громче. Затем роняет руку на колени. Под ее ногтями, напоминающими птичьи когти, черные каемки.

Мы поворачиваемся к соседу.

— Что произошло?

— Я шел на работу. Я тоже работаю посменно, как и вы. Услышал, что она кого-то зовет. Дверь была открыта. Я не знал, что увижу в квартире. И обнаружил Пегги.

— Как долго она могла пробыть в таком состоянии? То есть… Кто-нибудь ее навещал?

— Я с ней виделся только один раз. Два месяца назад. У подъезда. Она тогда была не такая, она ходила. Никогда не был у нее дома.

Ясно одно: Пегги в западне. Вероятно, процесс начался, когда она от усталости или слабости — может быть, заболела, может быть, махнула на себя рукой — прекратила выполнять функции, необходимые для нормальной жизнедеятельности. В попытках облегчить себе жизнь она сузила мир до пределов досягаемости: что входит в организм, что из него выходит и чем отвлечь мозг. Но теперь запас мандаринов и йогурта закончился, контейнеры с мочой переполнены, и она тонет в протекающей наружу смеси собственных отходов.

— Вы можете подняться с кресла, Пегги? Можете встать и дойти до ванной?

— Могу.

— Покажите нам, пожалуйста.

— Нет.

— Почему?

— Я смотрю телевизор.

— Что вы смотрите, Пегги?

Не отвечает.

— Что вы будете есть?

Не отвечает.

— Какой сегодня день недели, Пегги? Какой сегодня день?

Не отвечает.

— У вас есть семья, Пегги?

Не отвечает.

— Может, кто-то из друзей живет неподалеку?

Не отвечает.

— Соцработники не приходят? Пегги, к вам ходит соцработник?

Не отвечает.

Би-и-ип!

Это пожарная сигнализация.

— Пегги?

— Оставьте меня в покое.

— Как вы думаете, что случится, если мы вас тут оставим?

Вся жизнь Пегги свелась к сегодняшнему моменту. Сейчас у нее нет ничего, кроме сбоящего организма и дрянных обстоятельств. Она — животное, без прошлого, без родной среды, без личности. Беззащитная и зависимая.

Если она останется на месте, то практически наверняка умрет. Вот как это происходит. Не сразу: поначалу она будет деградировать постепенно. Ее дыхание не затруднено, сердце не собирается отказывать. Но ноги перестали выполнять главную функцию и не могут унести ее из опасной ситуации. У нее разовьется какая-нибудь инфекция, и деградация ускорится. Проще говоря, она попала в яму и не в состоянии вылезти. Ей нужно помочь.

Никто больше не придет. Это ее шанс. Она закричала в пустоту, и спасители пришли. Странная пара, но эти двое хотят и могут помочь. У нее появилась возможность попасть в безопасное место, где ее приведут в порядок и помогут начать жизнь заново. Но, как ни удивительно, она хочет отослать их прочь.

Почему люди отказываются от помощи, когда столь очевидно в ней нуждаются? Какая злодейская мутация психики так извращает наше мышление? Вечный парадокс моей профессии состоит в том, что пациенты, которым сильнее всего нужна помощь, отказываются от нее, в то время как абсолютно здоровым людям не терпится попасть в приемный покой больницы.

Я уверен, что тут есть доля гордыни: часто люди слишком упрямы, чтобы принять чью-то помощь. Кроме того, многие из нас страшно боятся доставить другим неудобство или тем более стать обузой. Может быть, Пегги не осознает, как серьезно ее положение. А может быть, не хочет осознавать: отрицание тоже очень сильно этому препятствует.

Если Пегги настроена столь стоически, то отсюда всего шаг до стыда перед болезнью и до ощущения унижения от признания своего зависимого положения. Получается, мозг Пегги, как и ее тело, тоже попал в западню?

Когда описываешь ситуацию черным по белому и оцениваешь ее хладнокровно, кажется немыслимым и почти оскорбительным, что всего лишь краткий момент стыда перед физической беспомощностью может заставить человека пренебречь собственной безопасностью, даже, может быть, жизнью. Но представьте себе: вас тащат в больницу, вы слабы и беззащитны, покрыты собственными нечистотами и счастливы были бы позаботиться о себе сами, но сил у вас нет даже на самые базовые функции. Мало что в мире хуже, чем оказаться в плену своего личного бардака; но наверняка куда более неприятно, если этот бардак увидят окружающие. Даже если мы больны или сломлены, даже когда мы совершенно не справляемся с ситуацией, мы не просто животные с разладившимся организмом, вырванные из родной среды.

* * *

Пульт управления выглядит как источник заразы, хотя мы в перчатках. Я беру его и нажимаю на красную кнопку. Калейдоскоп на плоском экране исчезает. Тишина. «Би-и-ип!» Я сажусь на корточки перед диваном.

— Вот что сейчас будет, Пегги. Мы встанем по разные стороны от вас и поможем вам встать. Мы посадим вас в инвалидное кресло, завернем в это одеяло и отвезем в машину скорой помощи. Сейчас раннее утро. Вокруг никого нет. Вас никто не увидит. Мы быстренько