что в одном из окрестных кондоминиумов с ребенком случилась беда. И, ужасаясь, испытывая гнев и сочувствие, ощутила, что это почему-то очень важно для меня. Я никак не могла забыть о том случае, следила за расследованием. Но что заставляло меня?

Потом я вспомнила. Происшествие, такое же происшествие случилось, когда я была ребенком, в моем доме. Как я могла забыть? И почему не сумела вытеснить из памяти сейчас? Я не хотела вспоминать короткий рассказ отца о происшествии, не хотела вспоминать свое детство, ничего не хотела вспоминать.

Да только от этого нельзя убежать. Оно настигнет тебя, где бы ты ни прятался. Я не хотела, чтобы прошлое вытащило меня из моей норы. И больше ничего такого не читала, не искала. Несколько лет. Только однажды, когда я позвонила маме, вопрос вырвался сам собой:

— А что ты чувствовала, когда мы были детьми? — «И что изменилось теперь, мама?» — запретный вопрос.

— Что? Не поняла, — сказала она.

— Да ничего, мама.

Но сопротивляться воспоминаниям я больше не могла. И отправилась искать кондоминиум, репутацию которого запятнало происшествие, так похожее на инцидент из моего детства. Выяснилось, что его больше не существует. Остались ржавые ворота в редких пятнах цвета киновари и хилые стены. За ними высились облупившиеся, осыпающиеся здания — когда-то, должно быть, красивого ярко-синего цвета, а теперь облезшие от непогоды — с проржавевшими балконными решетками, кое-где зияющими дырами; окна и двери разбиты, разрублены, как гильотиной; облезлые уличные фонари; мертвая растительность. Земля завалена обломками. Кое-где стены обрушились, из бетона выступила железная броня арматуры. Можно было заглянуть внутрь, в эти строения — такое впечатление, будто жители покинули их в спешке, быстро, не оглядываясь. Будто их застигло землетрясение, война. Или проклятие.

Там была еще небольшая детская площадка — качели и горка, поеденные дождем и временем. А вдалеке — рассыпающийся сарайчик лимонно-желтого цвета. Казалось, можно услышать играющих во дворе детей, различить их голоса, так похожие на наши с сестрой, то набирающие громкость, то затихающие в пыльных завитушках ветра. Я села прямо в дорожную пыль, выплескивая гнев на мать. Вслух. Громко. Она заставила нас жить в жутком месте. Оказалась паршивой матерью. Не смогла спастись сама. Не сумела спасти нас. И потому мы с сестрой, даже повзрослев, не нашли сил хоть как-то помочь ей.

Потом я поднялась, отряхнула штаны, залезла в машину и уехала.

А теперь пришла пора принять решение. Разобраться в той истории. Рассказать ее. Хотя бы для того, чтобы выцарапать из ее недр то проклятое слово — оно, как сказала сестра, создает иллюзию незначительности события, позволяя ему истаять и сгинуть из памяти участников, лишая невинные жертвы малейшего шанса на справедливость, на отмщение. И смею надеяться, отныне никто никогда не назовет ни то, что случилось в моем детстве, ни то, что произошло за киноварными воротами, происшествием.

Неужели этого можно добиться, просто написав книгу?

И не только этого.

«Ты, — спросила я себя, — ты ни в чем не виновата?»

О нет. Отнюдь. Я призываю к ответу свое прошлое и себя нынешнюю. Но речь пойдет не только о вине — коллективной или личной, — но и о прощении. Не слишком сложно призвать кого-то к ответственности, но можно еще и попытаться спросить себя и тех, кто тебя любил: разве мы все не достойны прощения?

Прошлое никогда не покинет тебя, оно всегда рядом. И, возможно, в этом есть что-то хорошее.

Работая над романом, я решила изменить некоторые события, названия мест и имена. Но сохранила деталь, от которой до сих пор щемит сердце, — маленький красный браслетик.

Тот, кто несчастен, затягивает в омут своего несчастья и тех, кто ему близок.

Это правда.

Но любовь, даже неправедная, запретная, тоже остается с тобой.

Маленький красный браслетик.

А. Л.

Реальность — самый ломай! из наших врагов. Она атакует те стороны нашей души, где мы ее не ждали и где мы не приготовились к обороне

Марсель Пруст. В поисках утраченного времени[3]

— Бастиан, умоляю тебя, сделай то, о чем ты мечтаешь!

— Мне отец не велел витать в облаках фантазии!

— Назови мое имя! Пожалуйста, назови мое имя! Бастиан! Спаси нас! Спаси нас, пожалуйста![4]

Из фильма «Бесконечная история»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Франческа вышла первой. Прикрыла глаза от солнца. Посмотрела на ярко-красные ворота. Свет бил в глаза, мешая что-либо различить, но они точно были там — так человек, встречи с которым ты бесконечно долго ждал, приветствует тебя, раскрывая свои объятия. Франческа улыбнулась.

Она скрылась в салоне черного «Рено сценик» и вытащила из автокресла Эмму, младшую дочь. Едва оказавшись на руках, годовалая малышка с пепельными кудряшками, такими же, как у отца и сестры, сжала ее ладонь. Больше всего на свете она любила играть с пальцами Франчески. Даже ее первым словом был палец, других она, кажется, и не знала.

Девочка устроилась в объятиях матери. Та указала на ворота.

— Видишь, дорогая, какие они красивые, красные? — спросила Франческа.

Эмма взволнованно заерзала, словно танцуя. Франческа засмеялась и легонько поцеловала девочку в ухо. Эмма была неотразима. Франческа сжала ее крепче. Сделала шаг к воротам.

Она не могла оторвать от них глаз.

Массимо, ее муж, тоже вылез из машины. Потянулся к задней дверце, открыл ее. И появилась Анджела, старшая дочка. Сначала одна нога на земле, потом другая, кроссовки со звездочками, которые девочка надевала каждый день. Массимо немного наклонился и взял ее за руки, помогая выбраться из салона. Береги голову.

Франческа улыбнулась. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что происходит за спиной: сцена повторялась каждый раз, где бы они ни оказались.

Голосок Анджелы доносился будто издалека, ему вторил мужской голос, который Франческа знала лучше всех голосов на свете: Массимо. Затем муж и старшая дочь подошли к ней. Вот они уже рядом. Франческа взяла дочь за руку. Ее макушка почти на уровне пояса — как быстро она выросла! Их ожидают прекрасные дни, и надо не забыть насладиться ими сполна. Массимо обнял жену за плечи. Все четверо посмотрели на ворота.

Теперь Франческа могла хорошенько их разглядеть: ярко-красные, кажется, что свежевыкрашенные, литые, величественные, всего в нескольких метрах. Неприступные. И она отчетливо видит каждую малюсенькую деталь. Франческа снова улыбнулась — возможно, никогда прежде ее лицо не сияло таким счастьем.

Ее окружало все, что она любила. Идеальный круг: муж,