приносило вреда. Черт возьми, да у нас было куда приличнее и тише, чем в опиумной курильне! Да, игроки делали ставки, но благородный финансовый риск свойственен истинным спортсменам и джентльменам. Какое дело полиции до того, как честные люди проводят время?

О, как я любил сдержанную тишину зала, стук шаров, выточенных из драгоценной слоновой кости, шорох зеленого сукна, безупречный и строгий блеск полированных киев… Порой казалось, что все это я помню с колыбели. Конечно, нет, в «Георга» меня взяли в девять лет, когда отец не вернулся из плаванья. Девятилеткой я был мало на что пригоден, и попытка пристроить меня к делу выглядела весьма благородным поступком со стороны двоюродного дяди. Ого, дядя Гарри не прогадал — через год я знал наши полуподвальные комнаты как свои пять пальцев и умел многое в игровом деле. Да и завсегдатаи уже знали мальчишку, умевшего быть незаметным и держать язык за зубами. Мне доверяли…

Вы знаете что такое «снукер-гранд»? Нет, это не только игра — это способ мыслить. Виртуозность разума, стратегия и безупречный подсчет шансов, развитые куда глубже, чем в старомодных шахматах или игре на бирже. Снукер — вершина бильярда. Дядя Гарри говаривал — «снукер — он и есть самое жизнь истинного джентльмена». Может и перегибал малость, но уж точно — с банальным увлечением выпивкой и дешевыми бабами эту правильную игру не сравнить. (За недешевых леди говорить не стану — не приходилось сталкиваться…)

…На катер вползли особо зловонные клубы болотной вони. Дьявол, отчего я все еще способен думать о снукере и леди, когда задыхаюсь и уже час сижу кособоко, почти не двигаясь, опасаясь побеспокоить больную ногу? Кстати, стоит выбраться на палубу, пока кэп не учуял что я обленился. У нашего бульдога-шкипера чертовски чуткий сон.

…После нескольких движений нога приноравливается к боли, и я взбираюсь наверх по короткому трапу. Протискиваюсь мимо рубки, двигаясь весьма и весьма осторожно: перевалиться через невысокий леер у меня нет никакого желания. Ближе к баку я опираюсь о пулеметную установку — металл сплошь в неприятных каплях, тепловатых, словно это сам Мк-2.2 болезненно потеет. Таковы уж Болота: ночью воздух здесь ощутимо прохладен, вода тепла как застоявшаяся в луже моча…

Вот они. Болота. Кругом, насколько хватает глаз и позволяет дышащая завеса тумана. Тьма, ни огонька, ни намека на жизнь. Что и к лучшему: ложные огни и обманчивый свет нас изводили в первые дни, а признаки жизни здесь равны признакам смерти. Воистину проклятое место…

Нет, плевать за борт я не стану. Не из суеверий, просто поганая жижа может ответить с лихвой. Мой ремень оттягивают ножны ножа, а до винтовки в рубке всего два шага. Но на «энфильд»[1] здесь мало надежды — осечка поджидает стрелка куда чаще, чем выстрел. Патроны порчены через один, а то и два к одному, и так во всех запаянных банках. Со стрельбой из пневмов чуть лучше: шансы пятьдесят на пятьдесят. Но что толку щелкать из пневматического оружия, если тебе противостоит не человек? Здесь Новая Африка и лучшая ее часть — Болота. Так-то вот, джентльмены.

Почему в полковом лагере назвали эти территории Новой Африкой, мне не известно. Так уж повелось. Мы с разобранными катерами пришли через Врата с третьей группой пополнения. Гарнизонный лагерь уже был разбит, стояли ряды палаток, сотни волонтеров трудились на земляных работах, нам оставалось лишь доводить до ума стапель и собирать наши «уайты» — их в гарнизон приволокли три штуки. Мы возились с установкой котлов, нас бдительно охраняли. Вокруг простирались рыжеватые пустынные склоны, местами торчали невысокие скалы и зияли обрывы, рядом текла непримечательная река, звучно нареченная нашими офицерами «рекой принца Альберта». Поговаривали, что где-то вдалеке существует туземный город и разведка даже захватывала местных пленных, но нам об этих знаменательных подробностях не докладывали, да и спрашивать не имело смысла. Меняя тюрьму на славные экспедиционные приключения, мы подписали контракты. Об обязанности помалкивать, там было сказано ясно и недвусмысленно. Да и не возникало желания болтать с охраной — парни с винтовками, но без обозначения полков на погонах, были еще те — наглые высокомерные выскочки.

С обязанностями помощника механика я вполне управлялся — с инструментом приходилось иметь немало дела в «Георге» — если думаете, что бильярдное заведение это лишь столы и яркие лампы над ними, то напрасно. Буфетное оборудование, отопительную систему с новыми котлами, регулировку газовых ламп, слесарное и столярное дело, водопровод и прочее, я знал недурно. Собственно, как подсобного механика меня и взяли в Корпус. Про мой возраст «забыл» спросить вербовщик, за что пришлось отдать ему почти весь аванс. Ну и идиотом же я был…

… Какая удушливая тишина. В клубящейся пелене небесной тьмы иной раз промелькнет блеклая звезда, а то и выглянет Луна со своим тусклым отражением-двойником. Над гарнизонным лагерем небосвод частенько бывал чистым и удивительно многозвездным. Двойная Луна нам стала привычной. Иной раз среди команд катеров начиналась болтовня о причинах такого странного оптического эффекта — если смотреть внимательно, отражение небесного светила казалось вовсе и не отражением. Но разговоры мигом пресекались: не болтать, а работать, жрать, снова работать, жрать и спать… Попытки объяснить, что обманы неба могут повредить навигации, привели к тому, что офицер штаба избил двоих рулевых. У одного оказались сломаны обе руки, на что начальство лишь хмыкнуло. Покалеченный рулевой исчез, и о Луне больше никто не спрашивал…

…Плеснуло. Я ухватился за рукоять ножа и попятился к рубке. Мы не знали, что обитает в Болотах. Но что-то там было, мы знали точно. Оно? Они? В любом случае, это Нечто не показывалось. Но вокруг нас все жило и следило за нами, это даже тупоголовые волонтеры чувствовали. Ни мы, ни Док в свой бинокль, не наблюдали ничего, кроме птиц, рыб и иной плескучей и ползучей пакости. Зато ночью Нечто приближалось к самым бортам катера. Казалось, клепаный корпус даже поскрипывает в студенистых объятиях. Но Оно не считало нужным показываться. А зачем? Мы и так неминуемо сдохнем.

…Вслушиваясь во тьму, я вернул багор на место. По правде говоря, я куда больше надеялся на крепкое древко и острую крючковатую сталь, чем на капризную винтовку или пневм. Хотя боевого оружия нам, матросам и техникам, не полагалось — мы считались слишком ненадежными. Что правда, то правда: ненадежнее нас были только солдаты и храбрецы-волонтеры.

Да, я считал себя незадачливым заключенным, променявшим тюремную камеру на дерьмо куда как похуже. Когда