исключая самого Гуммеля, и потребовал партитур, из которых и извлек все нужное для исполнения, разбирая в одно время двадцать пятилинейных строк истинно по-профессорски! Любо было смотреть, как он сидел за инструментом, спокойный, серьезный, с огненными глазами, но без всяких гримас и шарлатанских телодвижений, твердый в такте, как метроном. Наконец, Балакирев обладает решительным талантом как сочинитель...»

Вторично та же «Северная пчела» писала о Балакиреве уже в 1855 году, за несколько месяцев до его приезда в Петербург. Это был отклик на фортепианный вечер, данный музыкантом на Нижегородской ярмарке. Некий Кресин сообщал из Нижнего Новгорода, что Балакирев выступил замечательно, что мягкость его игры поразительна и что, видимо, со временем музыкант не уступит первоклассным артистам. В заключение указывалось, что, по всей вероятности, петербургская публика сама вскоре убедится в правильности оценок рецензента.

С приездом в Петербург в жизни Балакирева наступила новая полоса. В прошлом остались детские и отроческие годы, проведенные в Нижнем Новгороде, в семье небогатого служащего, первые уроки музыки, полученные от матери, первые успехи в среде музыкантов-любителей, а затем и на публичных концертах. Будущее было сколь заманчиво, столь и неизвестно. Удастся ли ему «войти» в музыкальную жизнь столицы, проявить свой талант?

Милий знал, что город, в который он приехал,— средоточие культурных и научных сил. Здесь творит Глинка — первый среди русских музыкантов. Музыкальный быт Петербурга богат и разнообразен — Улыбышев много рассказывал об этом. Официальную жизнь города направляют царский двор и аристократия. Только что вступил на престол молодой император Александр II, и после жестокого режима Николая I все ждут перемен к лучшему. Эти общие сведения о Петербурге юноше не терпелось оживить личными впечатлениями.

...Улыбышев и Балакирев сели в ожидавший их экипаж. Кучер взялся за вожжи, лошади тронулись.

С любопытством смотрел Милий по сторонам. Вот экипаж пересек по мосту узкий Лиговский канал (он протекал на месте нынешнего Лиговского проспекта), проехали мимо полосатой будки стражника, который стоял рядом, держа в руке алебарду на длинном красном древке. Далее путь лежал по Невскому проспекту. Вблизи Знаменской площади он еще не был полностью застроен. Между домами то там, то тут мелькали заборы, за которыми виднелись покрытые снегом пустыри, огороды.

«Столичный» Невский начинался от Аничкова моста со знаменитыми скульптурами Клодта. Отсюда потянулись один за другим особняки, богатые магазины, здесь булыжная мостовая сменилась торцовой.

Самым оживленным на городских магистралях в те годы считался перекресток Невского проспекта и Большой Морской улицы (ныне улица Герцена). Сюда и доставил экипаж Улыбышева и Балакирева. Лошади повернули налево и въехали в «одну из великолепнейших в столице улиц». Так характеризовал Большую Морскую справочник того времени. Из него же можно узнать, что в старину, при основании Петербурга, здесь находились мазанковые дома для морских офицеров, матросов, мастеровых, приписанных к Адмиралтейству,— потому улица и получила свое название. Спустя несколько десятилетий огромный пожар уничтожил неказистые постройки, и теперь, как указывалось в справочнике, «в этой улице находятся домы многих знатных особ».

Это был самый аристократический район Петербурга — 1-я Адмиралтейская часть. Улыбышев и Балакирев поселились в доме Чаплина (сейчас дом № 9/13 на углу улицы Герцена и Невского проспекта).

Приезжие сразу же окунулись в суетливую, беспокойную столичную жизнь. День Улыбышева складывался из многочисленных визитов и приемов. И всюду рядом с ним был Балакирев. Благодаря маститому патрону перед Милием открылись аристократические салоны, артистические кружки. За короткое время завязалось множество знакомств, особенно среди музыкантов. Балакирев оказался в окружении дирижеров, композиторов, скрипачей, виолончелистов, пианистов, певцов, критиков. Многие из них были, как тогда говорили, аматёрами — любителями.

Всю первую половину XIX века и начало второй музыкальная жизнь Петербурга сосредоточивалась в частных домах. Во многих семьях регулярно собирались, чтобы попеть, потанцевать, поиграть «на форте-пианах». Любители ансамблевой музыки объединялись в трио, квартеты. Конечно, далеко не всегда к музыке проявлялось серьезное отношение. Часто на музицирование смотрели лишь как на приятное развлечение — наряду с карточной игрой, флиртом, сплетнями. Однако немало кружков составляли истинные ценители и знатоки искусства, музыканты-профессионалы и подчас не уступавшие им в мастерстве любители, которым лишь сословные предрассудки мешали избрать профессию музыканта.

В ту пору общедоступные концерты устраивались довольно редко. Зато много было музыкальных собраний в аристократических салонах, где выступали русские артисты, зарубежные гастролеры. Здесь подчас звучала даже симфоническая музыка, а число гостей-слушателей достигало нескольких сотен.

Всеобщей известностью, особенно в 30—40-е годы, пользовался в Петербурге салон графов Виельгорских — Михаила Юрьевича и Матвея Юрьевича. Братья жили на Михайловской площади (сначала в одном доме, затем в другом; ныне это дома № 3 и 4 на площади Искусств). Оба были прекрасными музыкантами. Первый проявил себя как даровитый композитор, второй— как превосходный виолончелист. Они принимали горячее участие едва ли не во всех музыкальных начинаниях. У них исполнялась знаменитая Девятая симфония Бетховена, Глинка проводил репетиции своей первой оперы «Жизнь за царя»[2], здесь русские слушатели восторгались темпераментной игрой знаменитого композитора и пианиста Ференца Листа, здесь одной из своих симфоний дирижировал Роберт Шуман. Слушатели встречались в этом доме с Берлиозом, Венявским, позже — с Верди, Вагнером, с выдающимися итальянскими певцами. Берлиоз назвал дом Виельгорских «настоящим маленьким храмом искусств». Среди гостей у Виельгорских часто бывали Жуковский, Гоголь, Карл Брюллов, Глинка, Даргомыжский.

Авторитет братьев Виельгорских в области музыки был так велик, что подчас именно в их салоне гастролеры проходили своеобразные экзамены: мнение, сложившееся здесь, принималось во внимание театральным начальством и во многом определяло судьбу артиста. Хотя концерты у Виельгорских не были общедоступными, они привлекали весьма широкие круги музыкантов, поэтов, художников, многочисленных любителей искусства.

То же можно сказать о концертах у Алексея Федоровича Львова. Влиятельный в музыкальных кругах человек, композитор, автор музыки царского гимна, директор придворной певческой Капеллы, он был талантливым скрипачом. Особенно любил Львов играть в квартете. Большой зал на третьем этаже собственного дома Львова на Караванной улице (ныне № 22 по улице Толмачева) в дни выступлений квартета заполняли высокопоставленные аристократы, чиновники всех рангов, литераторы, живописцы, артисты, музыканты.

На эти вечера приезжали даже из-за границы. Кроме квартетной музыки, звучавшей еженедельно, трижды в году в период великого поста (в это время все театры были закрыты, зато устраивалось очень много концертов) у Львова проводились «симфонические собрания».

Политические и общественные взгляды Львова были реакционными, сословные предрассудки мешали ему в полной мере развернуть свой исполнительский талант, он упорно именовал себя «дилетантом», хотя слышавший его игру Шуман заметил однажды: «Если в столице России есть еще такие дилетанты, то