Нинель при появлении Маши всегда делала мудрое лицо. Мол, между нами, девочками, ты, киска, неоригинальна. Насквозь, мол, вижу твою игру. Не переигрывай, курочка…

Маша, как могла, избегала Нинель. Ну не будешь всем и каждому душу распахивать? Ну в самом деле, не прыгать же к мужику в постель только потому, что этого требует общественность?

Маша была убеждена, что для этого должно возникнуть собственное желание. А если его нет, то нужно подождать, не так ли? Впрочем, устоять перед натиском Бориса Антонова было трудно.

Он умел убеждать. Он говорил:

— Золотце, для того чтобы выработать гармонию отношений, нужна практика. А вдруг мы несовместимы? Это будет трагедия!

Маше нечего было возразить на эти разумные доводы. За два месяца последующей близости с Борисом она не успела понять — выработали они гармонию или нет… вероятно, гармония была в доработке. А вот предложение он ей все-таки сделал! Пренебрег своей драгоценной свободой, несмотря на прогнозы Нинель.

Кстати, какое лицо было у той, когда они объявили о помолвке и секретарша лицезрела кольцо с бриллиантом на Машиной руке! Какое лицо! Голливуд плачет по таким лицам!

Оно без слов вопило примерно следующее: «За что?! Этой простушке с косичкой?! Этой мелкой финтифлюшке! Этой фригидной сушеной обезьяне! Счастье привалило?! Или уже вовсе мужики ослепли? Или глаза у них, прости Господи, теперь не на том месте? Ну что в ней, в этой сучке, такого особенного? Кроме знаний трех языков — ничего! Грудь — на второй размер не наскребешь, задница с кулачок. Короче — ни кожи ни рожи».

Нинель с досады взяла отгул и два дня не являлась на работу. Валялась в номере и глушила водку с командированными эфиопами.

А Маша наконец дала волю своей фантазии. Ведь теперь она могла смело строить планы, мечтать о семье, которой у нее не было уже много лет, наслаждаться заботой жениха. Пробовать на вкус приятную роль невесты нового русского. Теперь, конечно, она не возмущалась его подарками. У нее появилось множество приятных мелочей: духи, самая лучшая косметика, украшения. Он дарил ей даже нижнее белье. Теперь было можно.

Боже, да нет же, нет! У Маши мысли не было выйти замуж по расчету. Другое воспитание. Просто так получилось.

Она влюбилась. Да и как Бориса — не любить? У него практически нет недостатков. А вот у нее как раз полно!

— За что ты меня полюбил? — допытывалась она в минуты нежности, вороша пальцами его густую шевелюру.

— За твою косищу, — не задумываясь отвечал он.

Маша смеялась. Дело в том, что она, Мария Андреевна Сивцова, москвичка конца двадцатого века, имела совершенно несовременную длинную каштановую косу. До… Ну, в общем — ниже талии.

Иметь такую косу — подвиг. Те, кто не сталкивался, — . не поймут. Но если с помощью косы можно прельстить такого, как Борис, то игра стоит свеч.

Так или иначе, он выбрал Машу и там, на берегу Туманного Альбиона, сделал ей предложение.

В Москву она вернулась невестой. Поскольку жених прибыл сюда парой недель раньше, естественно было ожидать, что он будет встречать невесту в трепетном нетерпении, а природа станет всячески соответствовать.

Чего не случилось.

Маша получила в багажном отделении две тяжелые сумки и с грехом пополам перетащила их к стоянке такси. Днища у сумок намокли. Плащ, конечно же, испачкался, волосы, выбившиеся из прически, повисли и прилипли к влажной щеке.

Девушка моментально попала под настроение дождя, царапающего стекло такси, и, когда подъехали к родному двору с внушительной старинной аркой, Маша уже почти ревела.

Это может показаться странным, но что поделать? В чем-то главном Маша Сивцова так и осталась маленькой девочкой. Но старалась, чтобы никто этого не заметил.

Машин дом — типичный пережиток прошлого. Двери со множеством звонков, бесконечные коридоры, общие кухни с полчищами тараканов.

Борис называет это клоповником.

Говоря его словами, скоро Маша переберется из своего клоповника в его палаты на Тверской. Начнет совершенно новую жизнь.

Не нужно будет, зайдя по делу на кухню, подолгу беседовать с Софьей Наумовной — «о трудностях жизни» или о «о странностях любви». В зависимости от того, чьи проблемы обсуждаются.

«О трудностях жизни» — это когда речь идет о Софье Наумовне, ее дочери и часто болеющих внуках. Ну а «о странностях любви» соответственно тема Машина, обсуждаемая с равным интересом.

Эти беседы отнимают уйму времени, но они неизбежны, как утренний чай.

Борис считает, что если бы Софья Наумовна говорила по-английски, итальянски или, на худой конец, по-немецки, это было бы даже полезно. Практика. А так — бездарная трата времени.

Машина соседка по манерам могла бы потянуть на потомственную аристократку, но языками, увы, не владела.

Еще момент: переехав на Тверскую, кроме бесед с Софьей Наумовной, Маша лишится еще и вечернего прослушивания пьяных дебошей в комнате напротив. Что тоже является не последней приметой исчезающих коммуналок. Несмотря на предстоящие лишения, Маша была неприлично счастлива, думая о грядущих переменах.

Хотя и подкатила к арке своего родного двора со слезами, готовыми пролиться. Кряхтя, втащила две внушительные сумки к себе на третий этаж. Лифт не работал. Шофер оказался не джентльменом и укатил, едва девушка успела расплатиться.

Она нарочно не спешила открывать своим ключом. Позвонила три раза — Софье Наумовне. В подъезде ее охватил сентиментальный порыв. Желание, чтобы дверь открыл кто-нибудь.

Заохал, заахал, запричитал. Чтобы ей удивились и обрадовались. Кроме соседей, ахать в этот день было некому.

Позвонив, она живо представила, как интеллигентное лицо Софьи Наумовны, обрамленное седым «каре», вытянется удивленно, старушка всплеснет сухонькими руками, и все тело затрепещет в непритворном радостном ожидании. «Машенька, деточка, это вы! А я уж не чаяла вас дождаться!»

Маша звонила, но ей не спешили открывать.

Позвонила четыре раза — в комнату Наташи Дедюш. Дело в том, что, кроме Софьи Наумовны, Маше мог обрадоваться еще один человек — Алька. В Машиной сумке, которая порядком оттянула руки, лежали новенькие английские фломастеры, несколько блокнотов с видами Лондона на обложке, красивая точилка и смешной мягкий тигренок. Подарки предназначались соседке — восьмилетней дочери Наташи Дедюш, Альке.

На четыре звонка, конечно же, никто не отозвался. Тогда-то и вползло в Машин день это пресловутое «в-третьих».

Она открыла дверь своим ключом и, разочарованная, злющая на всех, втащила сумки в свою комнату.

Вес еще не веря в свое одиночество, окликнула:

— Эй, Профессор!

Молчание. Она заглянула в ванную, где на стене обычно висели Алькины рисунки. Их там не было. Инстинктивно Маша выглянула в окно кухни. Глупо. Во дворе ее быть не могло — дождь. Маша осознала, что сейчас ей до чертиков необходим кто-то рядом. Лучше всего ее маленькая соседка. Вот кто умеет поднять настроение.