и добрых не различает,

Щедро всех озаряет собой.

И конвойным бы просветлиться,

Для богини нарвать цветов…

Да им злость сводит рожи – не лица,

Разорвать ее каждый готов.

Злость невродам ударила в голову

И друг друга кидаются рвать…

Удаляется мраморно-голая

В небе – дочь,

на земле –

свет-гармонии мать.

Мировой океан открывает объятия,

Пусть он явлен Молочной рекой, -

С ним слилась Афродита, объяв необъятное –

Возродит её пенный прибой.

15/26.03.2010

Молочная река

Размеренно течёт река

Жаръ-птичьего парного молока

И мраморные моет берега.

На мраморе, живом и плодородном,

Цветут деревья сливы, вишни, абрикосы,

А земляники столько,

Хоть греби лукошком.

Поспевшие плоды и ягоды

В парное опадают молоко,

Оно становится сливовым, земляничным –

Волна взбивает сахарные сливки,

А у порогов пахтает сметану.

Сюда спешат гурьбою ребятишки

С ложками, кувшинами и мисками,

Сюда несут младенцев-сирот –

Молочная река им заменяет мать.

Течёт равнинная река

Жаръ-птичьего парного молока,

Перетекая плавно в Млечный путь.

Чтоб не иссякла рекам прарека,

В свое гнездо летит Жаръ – Феникс – птица

И вспышками, мерцанием, зарницами

Ей силу сердца с пеньем отдает.

А на заре в великий день Купалы

На бело-мраморных молочных берегах

Является в обличье первозданном

Венера – Афродита – Лада

И совершает свой обряд купанья и рожденья

В молочно-сливочных волнах.

Бисквитно-мраморные берега

Напоминают очертанья рук,

Груди – когда богиня перекинулась на спину, –

И совершенной формы плеч, коленей.

После купанья в пенно-цельном

Венера-Афродита-Лада

Идёт на васильковую поляну,

Расчесывает гребнем золотые косы:

Будто созвездий россыпь

По васильковому ковру – их блеск,

Так на земле всеторжествует царствие небес.

Дочь гармонии и сын царя

Повстречались Афродита и Иван-царевичъ;

Афродита шла через ручей,

Он поил в нем пегого коня.

Поднял на руки, как девицу, богиню,

Перенес через поток царевичъ,

Бережно поставил на траву.

Приласкала травка мраморные пятки,

Соткала мураво-шелковое платье

Зелени прозрачно-изумрудной

В полевых соцветьях,

и венком

Волосы пшенично-золотые

Убрала в жар-утренних лучах.

У Иван-царевича не крылья –

Сажень распрямилася в плечах,

И слова восторга иль молитвы

Прозвучали было на устах,

Да защёлкал трели соловей –

Наш лесной заливистый орфей.

Царский сын орфею поклонился.

Царевичъ ведет под уздечку коня,

Богиня на нем восседает,

В шелковую гриву кувшинку вплетает,

По крупу рассыпались косы.

Не обижен даром речи свет-царевич:

«Я хочу в дворцовом терему

Зреть тебя прекрасною царицей,

Ты собою посрамляешь тьму,

И жена ты непорочна, и жаръ-птица!»

Афродита улыбнулась сокровенно

(Родилась улыбка Моны Лизы…)

Сокровенно улыбнулась Афродита

На слова царевича удалого,

Бабочка на руку ей садится,

Будто из каменьев тайников Урала.

«По-гречески «царица» – «василиса»,

Я же – богиня. Миръ – мне храмъ,

И храмы мне повсюду. Зачахну въ терему,

Я всемъ принадлежу и никому.

Меня возноситъ иерофантъ, шаманъ,

Ваятель, воинъ, а всякъ вступающий во бракъ

Спешитъ къ моимъ стопамъ просить о счастье.

Меня заточишь въ теремъ –

У людей похитишь. Къ тому ль стремишься ты,

О, витязь?»

«О, нетъ! Наследнику престола

Безъ счастия людей невыносимо счастье».

«Тогда изъ мифа в твою сказку

Пошлю тебе царицу я, прекрасную, премудрую,

Вскормлённую Молочною рекой,

Но знай, мы, в мифахъ боги, живём трудно –

Нелёгокъ бой с невежествомъ и тьмой

И веченъ.

Такъ для тебя судьбы не может быть иной

Какъ для твоей царицы».

«Что жъ, нареку её я Василисой.

Тебя мы будемъ почитать

Какъ покровительницу-мать!»

Иван к ней повернулся поклониться,

Ан, нет уж Афродиты-Лады –

Трепещет в воздухе улыбка Монны Лизы

Да бабочка над гривою кружится

И кувшинка горит нетрепетной лампадой.

01.04.2010

Жаръ-птице

Я давно не видела Жаръ-птицы,

На мое она не жалует окно.

Где она могла запропаститься?

Без нее и скучно, и темно.

Где ты, где, стоцветная Жаръ-птица,

Пламенный искрящийся цветок,

Всех сияний и огней царица,

Озаряющая запад и восток?

Над каким летишь меридианом,

Параллель какая под крылом?

Пафосно озёрам, океанам

Отражать сияние твоё.

Где ты, где, души моей Жаръ-птица?

В ней твое родимое гнездо.

Здесь шелково ты сумела опериться

И воскреснуть из золы раз сто.

Зажигаю трепетные свечи,

Начиняю жемчугом пирог.

Прилетай ко мне под вечер

На окно иль прямо на порог.

24.03.2010

***

О чем ты шепчешь мне на ухо, Афродита?

Так открываются бутоны розы чайной

Иль меж камней бежит сверкающий родник.

Твой шепот сладостно-необычайный

Лучом рассеянным возник.

О, торжество и царство совершенства,

Душевной чистоты апофеоз,

В минуты вдохновенного блаженства

О чем ты шепчешь языком луча и роз?

Смолкает родника целебное журчанье

И вздохи акварельных лепестков,

И явственно слова я различаю:

«Жизнь на земле –

мистерия богов».

Явленье Афродиты над Москвою

Полночный небосклон объят пожаром –

Москва так не горела при Наполеоне –

Метаются команды все пожарных,

Но нет поджога ни в одном районе.

А то в Коломенском Жаръ-птица слезы льёт,

Не слезы, впрочем, золотые искры,

Они полночный поджигают небосвод,

Их пламя по реке струится.

Ее находит голова пожарных:

«Что плачет так кормильца моего мать-птица?

Зачем она в горючем жар-ударе?

Что с ней могло за лихо приключиться?»

«Я сгораю в тревоге, печали

И горючие слезы лавиною лью,

Оттого, что богини своей не встречаю

Ей пылающих роз не дарю.

Без нее в этом мире не ясно,

Чёрен пепел и после огня.

Столько дней я летаю напрасно,

Афродита не встретит меня.

Оттого я, Жаръ-птица, в угаре,

Оттого и Москва вся в пожаре».

Горизонт источает прозрачно сиянье,

Заполярье хотя далеко,-

В белизне, как поток в океане,

Растворяется, блекнет огонь.

На собачьей упряжке по своду

В белой мантии меховой

Афродита плывет свободно

На свиданье с Венерой, звездой.

И отрадно в Москве белокаменной,

Хлебосольствует мирно столица,

На верхушке кремлевской, на башенной,

Восседает двуглаво Жаръ-птица.

Обретение имени

«…женщина должна была дать им тайные имена,

чтобы тем самым изменить мир».

( У.Б. Йейтс)

Ночь июньская, ласковей шерсти

Быстроногого дикого зверя,

Для предсказочных путешествий

Отворяет незримые двери.

Я лечу на ковре-самолете,

Подо мной проплывают полесья,

Даже в самом трясинном болоте

Отражаются зыбко созвездья.

Мое имя до Афродиты

Берегло, освящало просторы,

Были женщины им имениты,

Восславляли его в рощах хоры.

А потом мое имя изгнали,

Изгоняли мечом и огнем.

И меня искажённо назвали,

И развеялось знанье мое.

На ковре я теперь летаю;

Может быть, по верхушкам лесов,

В отраженьях