гневно кривился. Если бы не жвачка, то берендей узнал бы от неё немало новых ругательств и откровений по поводу его предков.

Мы вышли в коридор. Возле дверей застыли ещё двое громил в дорогих костюмах. Ну да, попытался бы сбежать и нарвался на них. Судя по мордасам, эти тоже не отличались человеколюбием.

На моей площадке было шесть квартир и за тремя из них я услышал шевеление. Ага, бабки-сирены на постах. Эти сволочные натуры весь день дежурят то у дверных глазков, то у окон, чтобы собрать как можно больше информации, а вечерком, сидя на скамеечке у подъезда, со смаком поведать о той или иной проститутке, или же о дрянном наркомане, который живет по соседству.

— Не бзди, на всех будет наложено заклинание Беспамятства, — негромко прогудел берендей, когда мы застыли в ожидании лифта.

Он словно читал мои мысли. Я недоуменно посмотрел на него. Неужели телепат?

— Не телепат, просто ты сразу же зыркнул на двери, а твои длинные уши шевельнулись в направлении звука, — всё тем же голосом сказал лохматый.

Лифт медленно поднимался с первого этажа. Я пытался задать вопрос, который рвался наружу, но распылитель Безмолвия не давал этого сделать. Тогда я показал на горло.

— Орать не будешь?

Я с таким усердием замотал башкой, что если бы приложил чуть больше усилий, она оторвалась бы напрочь. Берендей прыснул распылителем Голоса. Я прокашлялся. В горле саднило, как будто глотал ложками бетонную пыль.

— Неужели у меня всё на роже написано? — спросил я, когда дверцы лифта распахнулись.

— Нет, это практика. Все существа, выходящие под надзором органов, всегда косятся на двери соседей. За пикси не беспокойся, она тоже получит долю заклинания и забудет о произошедшем.

— Меня пустят в расход? — спросил я уже внутри лифта. — Или вам нужна консультация по соблазнению дорогих красоток? А чо… я могу… сам же видел.

— Тебя хочет видеть император.

— Ёптиль… А у меня много шансов вернуться обратно?

Берендей пожал плечами.

Ну да. Он ничего не решает. Всего лишь исполнитель. Вот получит сейчас приказ в наушник, который пружинкой уходит за отворот пиджака, и свернет мне шею, как куренку. Ну, или попытается. Уж с одним-то берендеем я справлюсь, но вот с тремя, да ещё из личной охраны…

А жить так хочется-а-а, ребя-а-а-ата, и вылезать уж мочи нет…

Да уж, жить хотелось не по-детски. Да что там говорить — я был бы счастлив, если бы изрисованный матерными заклинаниями лифт никогда не останавливался. Спускался бы и спускался…

Пусть лифт проткнет Землю насквозь и выйдет в Америке — тогда у меня появится призрачный шанс избежать гибели. Увы, на волшебство подобного порядка способны только маги Высшей инстанции, но никак не обычный ведьмак. Ведьмак… трахарь-рецидивист, которому не повезло затащить в постель самую влиятельную девушку одной пятой части Земли.

Черт побери! И как же мне удалось это сделать?

Лифт сухо крякнул, как будто пожалел мою дурную голову. Дверцы разъехались в стороны. Я почувствовал непреодолимое желание схватиться за стены, за дверцы, за всё, что угодно, только бы не выходить из маленькой кабины.

— Иди! — после толчка в плечо меня вынесло наружу. — И давай без глупостей!

Я быстро огляделся. На пустынной улице никого. Рядом возвышается черный фургон с тонированными стеклами, но пока из него вылезут…

— Да я всегда без глупостей. Я по жизни ваще ангел, — буркнул я в ответ, потирая плечо. — А ещё раз толкнешь, я тебе зубы пересчитаю.

— Чо?

— Хрен в очо… на огороде тебе засунут, дружок, — повернулся я к нему. — Думаешь, раз такой бугай, то я испугаюсь? Мне на хате девчонку будить не хотелось, а если ты хочешь раз на раз, то…

— Веди его сюда! — послышался за спиной голос, который я не раз до сегодняшней ночи слышал по ящику.

Я повернулся и едва не матюкнулся.

Глава 2

В Императорской Царскосельской гимназии начался урок «Всеобщей Истории». Преподаватель этого предмета, сухой и элегантный эльф Эрнст Рузвельтович Фандорин, как обычно был не в духе. Он вообще редко бывал в хорошем настроении. Поговаривали, что никогда на его губах не танцевала веселая улыбка. Говорили, что он уже родился со скрещенными на груди руками и суровой складкой между бровями.

— Добрый день, господа и дамы, — хорошо поставленным голосом обратился он к аудитории. — Рад видеть, что сегодня все в сборе и нет ни одного опоздавшего. Это весьма и весьма похвально. За это даю вам не пять минут, как обычно, а пять с половинной на быстрое повторение пройденного материала. После этого я начну вызывать к доске. Итак, пятьдесят вторая страница. Время пошло!

Воспитанники гимназии со вздохом открыли учебники на заданной странице и чуть пригнулись. Сгорбились. Казалось, что когда пригибаешься, то не так видно, и преподаватель может выбрать другого.

Вроде бы пронесет и можно выдохнуть спокойно. Вплоть до следующего урока, когда придет время вновь пригибаться. Преподаватель же обводил аудиторию голубыми глазами, выбирая жертву. Он походил на коршуна, парящего над птенцами. В его тонких пальцах чуть подрагивала ручка, выбирая из столбика фамилий. «Птенцы» старательно пригибались и пытались запихнуть в головы крупицы знаний. Отпущенное время подходило к концу.

Кто же? Кто? Кто будет тем агнцем, кого вызовут на заклание? Кого насмешница-Фортуна сегодня не помилует?

Фортуна сегодня явно не благоволила к Григорию Яковлевичу Карамышеву, для отца и друзей просто Гришке. Камер-юнкер почти полностью скрылся под партой, но осмелился кинуть взгляд поверх книги. И в этот момент Григорий Яковлевич понял — он именно тот птенец, которого вскоре цапнет коршун. Понял по ледяным глазам, смотревшим прямо ему в душу.

Именно в этот момент Григорий Яковлевич пожалел, что недавно сочинил анекдот про эльфов. Про то, как попали на необитаемый остров человек, орк и эльф… А ведь над этим анекдотом смеялась вся гимназия!

Выходит, что не вся.

Гребаный преподаватель! Гребаный анекдот! Гребаная пирушка, на которой вчера Гришка Карамышев так здорово отплясывал!

И гребаный Комовский! Да-да, гребаный Васька Комовский, предложивший спор на девственницу. А он, Григорий Яковлевич, взял, да и согласился. Теперь, если получит двойку, то должен будет соблазнить ту девственницу, на которую Комовский покажет.

Но если вдруг вызовут Комовского…

— Время вышло. К доске пойдет… — Эрнст Рузвельтович неторопливо обвел взглядом воспитанников.

Вот любят преподаватели делать трагическую паузу, нагнетая обстановку. Черт побери, и так страшно, что можно обделаться, а тут ещё эта пауза…

Коршун выбрал свою добычу и начал медленный спуск, чтобы подобраться на уверенное расстояние для броска. Ручка поднялась, чтобы сделать точку напротив фамилии агнца. Сердца учащихся замерли и пропустили один удар.

— К доске пойдет Карамышев, — резко рубанул Эрнст Рузвельтович.

Коршун бросился вниз и выхватил птенца! Ручка поставила точку! Сердца учащихся получили свой выплеск адреналина и забились чаще — их не вызвали! Не вызвали, а это значит, что до следующего урока могут быть спокойны. Вот только Карамышеву не повезло…

Григорий с видом идущего на казнь проследовал к доске. Он встал и развернулся к аудитории. В глазах его сокурсников светилось сочувствие. Ну да, сочувствие, ведь на его месте могли быть они!

— Что же, господин Карамышев, — проговорил с легкой ехидцей преподаватель. — Расскажите нам о битве при Суджилике.

И ведь только что пытался втиснуть в голову знания из книги. Только что смотрел на текст, стараясь запомнить и… И в голове пустота! Как будто все мысли выпердел медведь со вчерашней пирушки. А ведь как чертяка лихо отплясывал, а как здорово показывал пьяного таксиста, бредущего домой…

— Мы ждем, господин Карамышев! — напомнил о себе преподаватель.

— В битве при Суджилике бились… — промямлил Григорий.

На этом моменте он остановился. Кто там бился? Зачем бились? Ведь что-то там было важное, но вот что?

В голове гулял ветер. Вот вообще никаких наметок на ответ. Только танцующий медведь в цыганской рубахе…

Васька Комовский прятал глаза. То ли чтобы не улыбаться от радости победы, то ли чтобы не показывать скорбь. И ведь даже не пытался помочь. А впрочем, как поможешь? Эльфы тонко чувствуют воздействие живицы. А при любой попытке подсказать сразу же включаются острые уши.

— Кто же бился при Суджилике? И когда это произошло? — продолжал допытываться преподаватель.

Эх, как же этот эльф сейчас радовался молчанию Карамышева. Если месть, это блюдо, которое подают холодным, то сейчас преподаватель лизал мороженое. Причем наслаждался каждым мгновением.

— Я не помню, — вымолвил наконец Григорий.