теперь так ненавидела мать и которые когда-то касались его лба, говоря, что отныне все его грехи прощены. Сердце Перека отчаянно колотилось, руки тряслись, он боялся залить кровью все снимки. Он уже почти сошел на чистый пол, когда так и произошло — он не смог это остановить, его тело содрогнулось, и он вскрикнул. На сей раз он не почувствовал за собой вины, ведь он не сам это сделал, это сделала для него она — и это было великолепно. Этим подарком она показала, что тоже его любит.

Перек сел, взглянул на свою работу и преисполнился такой великой любовью, какую раньше и вообразить не мог. Даже в те дни, когда он любил Господа, ничего подобного не происходило. Перек знал, что должен продемонстрировать ей свою любовь. Он должен найти ее и сделать ей подарок.

Впервые за всю свою жизнь Перек испытал радость.

ГЛАВА 2

Кенни Кингстон стоял на верхнем ярусе «Беверли-Центра» в Голливуде, штат Калифорния, размышляя о Жизни, Любви и Болезни и о том, что все эти понятия значат для Америки начала XXI столетия.

Если точнее, он размышлял о генитальном герпесе. Сегодня утром у него случился рецидив, как всегда бывало в периоды стресса. Он почесал обтянутую джинсами промежность и обеспокоенно поежился. На востоке лимонного оттенка солнце озаряло розоватый лос-анджелесский горизонт — вид, не лишенный очарования, если, конечно, не задумываться об огромных количествах содержащихся в воздухе канцерогенов, которые и порождали всю эту красоту.

Чуть ниже среднестатистического калифорнийца, с немытыми светлыми патлами до плеч, Кенни был одет в черную футболку с изображением оленя — логотипа «Егермайстера». Джинсы он не снимал уже неделю, и они успели протереться на коленях. Шлепанцы «Биркеншток» на босу ногу позволяли заметить, что ноготь на большом пальце левой ноги поражен грибком. Кенни был очень похож на одаренного и абсолютно мертвого Курта Кобейна[2], чем умело пользовался. Это сходство, а также то обстоятельство, что Кенни имел доступ к некоторым привлекательным химическим веществам, делал его популярным в определенных кругах.

На часах была половина восьмого утра, и принадлежавший Кенни зеленый «Порше», которому уже стукнуло двадцать лет, оставался единственной машиной, припаркованной на верхнем ярусе торгового центра. Кенни облокотился о невысокий бетонный парапет, оглядел раскинувшийся внизу город и закурил. Он где-то читал, что каждый третий местный житель непременно болен герпесом, что делает Лос-Анджелес рассадником этой заразы. Соответственно из десяти миллионов жителей округа Лос-Анджелес более трех миллионов являются носителями инфекции, и, наверное, около миллиона из них еще об этом не знает. А значит, если, конечно, ты не принадлежишь к племени завзятых аккуратистов, то можешь приехать в Лос-Анджелес здоровеньким, но уедешь уже наверняка с герпесом. Разумеется, когда ты уже заразился, перед тобой открывается целый мир секса без презервативов, поскольку множество бедолаг сочтут за радость, если найдут такого же больного партнера. Кенни даже вступил в клуб, где были упразднены все эти неловкие расспросы прежде чем трахнуться: «А нет ли у тебя?..» — потому что у всех это есть. Были и специальные сайты, позволяющие условиться о встрече он-лайн. Вообще за три года, прошедшие с того момента, как Кенни подхватил герпес, его круг общения невероятно расширился, а личная жизнь существенно обогатилась. До третьего курса он оставался девственником, зато теперь трахался вовсю. Кенни казалось немного странным, что он живет в мире, где больным быть выгоднее, чем здоровым, но кто он такой, чтобы жаловаться?

В лабораторию нужно было попасть к девяти. Он работал над проектом, который вот-вот зайдет в тупик, потому что Кенни никак не мог добиться нужных руководству результатов. К одиннадцати его куратор (и по совместительству тот самый человек, который финансировал его дипломную работу) уже снова будет на него орать, а член Кенни будет жечь так, будто купается в кислоте. Если так пойдет и дальше, в следующем году финансирование проекта прекратится, Кенни лишится каких бы то ни было доходов, легальных и не очень, а американская агентура недосчитается еще одного хитроумного способа отправлять на тот свет иностранных политиков. Кроме всего прочего, у Кенни застопорилась докторская диссертация по нерастворимым алкалоидам. Он всерьез нуждался в деньгах, которые были так близко.

Кенни обернулся поглядеть, как на стоянку въезжает большой черный «Линкольн Навигатор». Он не стал парковаться рядом с его машиной, а остановился посреди площадки, наплевав на разметку парковочных мест и словно совершая некий демонстративный акт. Впрочем, так оно и было. «Выход звезды на сцену, мать ее», — подумал Кенни. Он в последний раз затянулся и швырнул сигарету за парапет. Та приземлилась на капот чьего-то «Мерседеса», продолжая дымить.

Она не торопилась покидать машину, но когда все-таки вышла, зрелище того стоило. Юность ее уже миновала, но высокая белокурая женщина по-прежнему оставалась эффектной, и ее знаменитое тело казалось все таким же налитым и упругим. На ней были розовая шелковая блузка, подчеркивавшая волнующее движение груди при ходьбе, и дизайнерские джинсы, которые делали именно то, чего ожидают от дорогих дизайнерских джинсов. Туфли на шпильках придавали ей роста, хотя она и без них не была коротышкой. И солнечные очки — Господи, в такую-то рань. Она улыбнулась и направилась к Кенни — чисто амазонка. Она явно хотела произвести впечатление, и Кенни вынужден был признать, что это ей вполне удалось.

— Великолепный город, но только до тех пор, пока его жители не проснутся, — сказал Кенни. — Потом он становится дерьмом.

Она облокотилась на парапет между ним и стеной и притворилась, будто любуется видом.

— Все только и делают, что поливают Лос-Анджелес грязью, — возразила она. — А я люблю его. И всегда любила. — Она повернулась к нему лицом. — Я приехала сюда из Техаса, когда еще училась в школе и была чирлидером[3]. Ну, знаешь, эти чирлидерские соревнования… Танцы с помпонами, все такие сосредоточенные, относятся к конкурсу так, будто от него зависит процветание страны. В общем, уезжать отсюда мне уже не хотелось. На хрен чирлидерство, на хрен Даллас. Я увидела жизнь в ее блеске. Увидела Фэй Данауэй, выходящую из «Спаго»[4].

Она помолчала и снова принялась обозревать окрестности. «Ну давай, плети дальше свою байку», — подумал Кенни.

— Мы все выстроились у входа, чтобы поглазеть на звезд — вообще без понятия, что это за место такое. Я, пожалуй, и не знала тогда, что это ресторан. Просто место, куда ходят звезды. Стояли долго, таращились на входящих и выходящих и никого не узнавали, и тут — Фэй, мать