Анна метнулась к столу. Флакон исчез. Во всяком случае, в руках у долбаной старой коровы его уже не было. Она наверняка стащила его и теперь откроет, когда доберется до дома, и тогда она сама, ее маразматический муженек-продюсер, их горничные, садовники, кошки и шарпеи — все они встретятся на небесах, причем относительно скоро.

— Очень воодушевляющая речь, — сказала госпожа Бояджан и снова направилась к кафедре. — Спасибо Анне Мэйхью, она напомнила о нашем главном долге. Всем нам, жителям этого города, следует беречь наше архитектурное наследие.

Анна лихорадочно озиралась. Она заглянула под стол, прекрасно отдавая себе отчет, что присутствующие недоуменно пялятся на нее, но сейчас ей было не до того.

— Давайте еще раз поаплодируем Анне за хорошую работу!

Наконец она его разглядела — этот кусочек армагеддона — между столиками в полутора метрах от себя. Анна почувствовала огромное облегчение, но вдруг заметила, что один из официантов с блюдом омаров под соусом на подносе вот-вот наступит на заветную бутылочку.

В жизни бывают поворотные моменты, и Анна поняла, что наступил как раз один из них. Она бросилась к флакону, плашмя рухнула на ковер и в последний миг успела схватить крошечную бутылочку. Официант-мексиканец налетел на нее, тоже упал, и кусочки ракообразного из штата Мэн и брызги висконсинского соуса полетели к окнам зала. Анна и официант освободились друг от друга, причем последний с горечью осознал, что в этот момент лишился работы, а Анна испытала радость — ведь она подарила половине членов Общества новую жизнь.

— Боже мой, — причитала госпожа Бояджан, наблюдая, как Анна поднимается на ноги. — Ох уж эти официанты…

— Я сама виновата, зацепилась каблуком за скатерть, — сказала Анна. — Так глупо…

— Они просто не могут их постелить как следует, — заявила госпожа Бояджан. — Эти люди даже на стол накрыть не умеют. Вы не ушиблись?

— Все отлично, спасибо.

— Не могу не сделать комплимент чудесному аромату ваших духов. Можно полюбопытствовать, чем вы пользуетесь?

— Это «Танатос», — ответила Анна.

— «Танатос»? — переспросила госпожа Бояджан. — Какое странное название. Но запах потрясающий.

— Да, — сказала Анна. — Убийственный.

— Ах, как это мило, — заметила госпожа Бояджан.

Еще некоторое время Анна потратила на обязательный приторный обмен любезностями — в конце концов, она ведь облегчала кошельки матрон ради благого дела, — но на уме у нее было только одно: поскорее выбраться из зала, выйти на улицу, оказаться в машине, а потом и дома. Она торчала там, отвечая на одни и те же дурацкие вопросы, которые ей задавали годами, кивая, будто происходящее ее хоть сколько-нибудь волнует, и демонстрируя дорогостоящие достижения стоматологии, в которые она вложила немало денег. Наконец наступило затишье, она пожала руку этой стерве госпоже Бояджан и направилась к дверям. Чандлер, ее водитель, ждал напротив выхода. Она надела солнечные очки, забросила на плечо конец шарфа фирмы «Эрме» и рванула напрямик к машине. Кто-то остановил ее на полдороге, твою ж мать, — это была одна из тех богатеньких дамочек, пришлось отвечать на очередной дурацкий вопрос. Тут кто-то неуклюже налетел на Анну, и она поспешила скрыться, чтобы избавиться от разговоров. Одарив публику последней улыбкой, она запрыгнула в черный «Навигатор» и захлопнула дверцу. Наконец в безопасности.

— Куда теперь? — осведомился Чандлер. Это был крупный и симпатичный чернокожий мужчина, этакий Ромео, обрюхативший ее молоденькую горничную с Пиренейского полуострова. Анна должна была уволить одного из них, но Чандлер ей нравился, поэтому, чтобы оставить его, ей пришлось выплатить португалочке выходное пособие в размере полугодового жалованья. Анна завидовала горничной и иногда, подвыпив, думала, а не взобраться ли ей самой на пик Чандлера. Ей доводилось совершать и куда менее достойные поступки. Но тогда ей все-таки пришлось бы его уволить.

— Думаю, домой, — ответила Анна. — Пам там?

— Хотите, чтобы я позвонил и проверил?

— Нет, к черту. Просто отвези меня домой.

Анна откинулась на спинку сиденья, сделала глубокий и расслабляющий, согласно йоге, вдох — так учил ее инструктор по аюрведе, гей из Бруклина. Она сняла солнечные очки и стянула с шеи шарф. Шелк скользил меж пальцев, но потом они за что-то зацепились. Анна пригляделась. Почти половина шарфа была аккуратно рассечена надвое. Вот досада, ей так нравился этот шарф. Она попыталась вспомнить, где могла его порвать. Он все время был при ней. Потом она припомнила столкновение на тротуаре и подумала, что, как это ни глупо, но такая прореха, точнее разрез, мог образоваться только тогда. Анна велела Чандлеру притормозить, срочно притормозить, что он и сделал, а потом наблюдал, как она извергает из себя салат и омара «Термидор» на обочину перед клубом «Дом блюза».

ГЛАВА 4

Кладбище находилось на пустынной оконечности Палм-Спрингс, наглое пятно зелени посреди песков. Могильные плиты и памятники казались вкопанными в поле для гольфа. Стояла жара, гранит раскалился и переливался в солнечных лучах, как будто вяло тлеющим «незабвенным усопшим» вдруг все надоело и они решили сделать перерыв. Кладбище выглядело абсурдно и безвкусно, но ведь и весь Голливуд был абсурдным и безвкусным, а это то самое место, где обитатели Голливуда предпочитали хоронить своих мертвецов.

Дэвид Шпандау стоял в хвосте толпы. Люди толкали друг друга локтями, норовя пробраться вперед, пока наконец священник, испугавшись, что такими темпами у трупа скоро появится компания, не отогнал их обратно. Чуть в стороне от центра внимания возникла недолгая суматоха, после чего священник возобновил надгробную речь. Он был из Огайо, родины покойника, и чувствовал себя самозванцем в этом Богом забытом месте. Он зверски потел под направленными на него телекамерами и думал лишь о том, что выглядит деревенщиной, случайно приглашенной в популярную утреннюю телепередачу. Но семья покойного неплохо заплатила за то, чтобы он приехал, разместила его в симпатичном отеле с отличным обслуживанием, и, будучи человеком честным, он намеревался отработать вознаграждение сполна.

— Говорят, что Роберт Леонард Дай был одним из лучших актеров своего поколения, и мало кто рискнет с этим поспорить. Уж точно не миллионы искренне любивших его поклонников и, разумеется, не его друзья и коллеги, знавшие его как доброго и щедрого друга…

Мать Бобби Дая стояла у могилы сына и плакала. Это были искренние слезы, какие на этом кладбище увидишь не так уж и часто. Ее старший сын Гарри, единственный брат Бобби, стоял рядом и поддерживал мать. Гарри не плакал, хотя тут следует иметь в виду, что он только что унаследовал несколько миллионов долларов и дом в