Арбуз

Арбуз — это пиршество лета.

Планету рождает планета.

Арбуз — это зори во взоре

Да свежесть предутренней зыби.

Арбуз — это Красное море,

Где плавают черные рыбы.

Сахарные сливы

Дом стоял на курьих лапках.

Мимо тропка пролегла.

На крыльце сидела бабка —

Бабка сливы стерегла.

Обжигаясь о крапиву,

Спотыкаясь на ходу,

Знаком, знаком, молчаливо

Я в обход веду орду.

По сырому, по глухому,

По таинственному рву.

— Тихо!

— Тише!

Мы у дома.

Где же сливы?

Сливы рву!

Ранним летом это счастье —

Сливы стряхивать с ветвей.

Хоть и жалко их отчасти,

Суй за пазуху скорей!

Там лежат они сырою

Горкой в капельках дождя,

Кожу мокрой кожурою

Под рубашкой холодя.

Но порой за тем занятьем

Заставала бабка нас

И молитвенным проклятьем

Осыпала нас не раз.

Мы от бабкиных анафем,

Убегаем до реки —

Не боимся мы анафем,

А боимся мы клюки.

На полянке у осоки

Ноги делали привал.

Уплетаем в обе щеки:

Пировать — так наповал!

Не жалели мы наживы,

Мы жевали второпях

И разламывали сливы

С треском сочным на зубах.

Долго, долго ароматный

И прохладный, как в саду,

Оставался запах мятный

От оскомины во рту.

…Мне бы жизнь прожить, как начал:

С пылу, с лету, впопыхах!

Пред лицом — лицо удачи,

За спиной — веселый страх!

Чтоб до смерти только юнгой

Быть у жизни на борту,

С тою детской жадной слюнкой,

С той оскоминой во рту!

Лошади

За диким пляжем у сетей,

Где проходил в жару я,

Загнали в море лошадей

Мальчишки, озоруя.

Шел в море медленный косяк

Над мелкими волнами,

На берег луговой кося

Татарскими глазами.

Ступали кони наугад,

Шагнут и вновь упрутся.

Казалось, лошади хотят

От моря отвернуться.

Среди могучей синевы

Шли лошади — пугливы.

Они движеньем головы

Отбрасывали гривы.

Но вот — не окрик и не кнут, —

Внезапно хорошея,

Остановились. Море пьют,

Вытягивая шеи.

Так зов морей неудержим!

И всякому понятно —

Ломают лошади режим

Извечный, травоядный.

И стало ясно без помех,

Без домысла чужого,

Что хватит этого на всех,

Соленого, большого.

Сквозь голубую кутерьму

Просвечивали пятна,

И было морю самому,

Что пьют его, приятно.

Земля и небо, жизнь и труд,

Зеленые нагорья

Молчат… А кони море пьют,

Не выходя из моря.

Осень

Дай бог такой вам осени, друзья!

Початки кукурузные грызя,

Мы у огня сидим.

Ленивый дым,

Закручиваясь, лезет в дымоход,

И, глядя на огонь, колдует кот.

Дрова трещат, и сыплются у ног,

Как с наковальни, яростные брызги.

Замызганный, широкобокий, низкий,

К огню придвинут чёрный чугунок.

Мы слушаем, как в чугунке торопко,

Уютно хлюпает пахучая похлёбка.

Золотозубая горою кукуруза

Навалена почти до потолка.

И наша кухня светится от груза

Початков, бронзовеющих слегка.

А тыквы уродились — чёрт-те что!

Таких, наверно, не видал никто:

Как будто сгрудились кабаньи туши,

Сюда на кухню забредя от стужи.

Они лежат вповалку на полу,

Глядишь — вот-вот захрюкают в углу.

И прежде чем варить их над огнём,

Те тыквы разрубают колуном.

Нанизанные на сырой шпагат,

На гвоздике у закопчённой дверцы,

Как ленты пулемётные, висят

Три связки перца.

Крестьянский перец выжигает рты.

Он учит нас ценить глоток воды.

Над медленным огнем сидим. Глядим.

Желтеет пламя. Голубеет дым.

Вдруг — настежь дверь.

И прямо из тумана —

Им хоть по снегу бегать босиком —

Ребята входят. Вёдрами каштаны

Несут с собой. И следом — ветер в дом.

Сейчас в лесу во всей осенней мощи

Багряные каштановые рощи.

Каштаны летом покрывают ёжики,

Дотронешься — уколешься нежданно.

Придумала природа эти ножики,

Чтоб до поры не трогали каштаны.

Теперь колючая распалась кожура,

И сыплются каштаны из нутра.

В такие дни, вставая на рассвете,

Их собирают дети и медведи.

Дай бог такой вам осени, друзья!

Дай бог вот так сидеть вам у костра,

Каштаны ли, орехи ли грызя,

За тихою беседой до утра.

Фламинго

В зоопарке узнал я, не в школе:

Умирают фламинго в неволе.

У директора вечно волынка,

Нарушается план по фламинго.

Умирают без шума, без жалоб.

Что ей, птице? На ножке стояла б…

В теплоте электрической грелки

Подаются лягушки в тарелке.

А по стенам от края до края

Виды все африканского рая.

Виды разные и пампасы,

Травы красные, как лампасы.

Над фламинго кричат попугаи,

Колорит создавать помогая.

Жизнь прекрасна. Одна лишь заминка:

Умирают в неволе фламинго.

Буйволы

Буйволы по берегу крутому

Всем своим семейством толстокожим

В полдень потянулись к водоему.

Входят в воду. Выбирают ложе.

Тяжелее броненосных глыб,

Черные, лоснясь до синевы,

Над водою лишь рогов изгиб

Да сопение жующей головы.

Вот лежит недвижно и угрюмо

Стадо молчаливых работяг.

Нравятся мне эти тугодумы

За медлительный, но твердый шаг.

За характер, не гадающий заранее —

Камни ли ворочать, в горы ль, в грязь.

Много людям сделали добра они

Молчаливо, не ласкаясь и не льстясь.

Им под стать, где трактор не пройдет,

Землю выпахать и, встретивши врага,

Защищаться, выставив вперед

Узловатые, гранитные рога.

Пусть медлительны в работе буйволицы,

Их доить дояркам нелегко,

Но зато в подойники струится,

Как смола, густое молоко.

Каждый день по берегу крутому,

В полдень появляясь неизменно,

Буйволы проходят к водоему,

Отработав утреннюю смену.

Пот

Распахнул он рубашку на горле,

Потянул через голову вверх.

Там, где мышцы ее протерли,

Тело глянуло из прорех.

И ударил запах работы,

С ароматами лета споря,

Крепкий запах горячего пота

Всколыхнулся, как запах моря.

В горы

Желтая пыль на моих башмаках.

Асфальт, как воск, плавит жара.

Я так давно не был в горах,

Я так давно не сидел у костра.

Я вас не забыл, мои земляки,

И тревоги военных ночей,

И случайный под буркой ночлег.

Я пил из Волги. Я пил из Оки.

Но железный запах горных ключей