Беглецу был отведен небольшой домик в пышных садах Мецената, выросших на месте городской свалки, и он вступил в круг друзей владельца роскошной городской усадьбы. Но жизнь, заполненная пирами и развлечениями, была не по нутру молодому человеку с деревенским румянцем на щеках. И, видя это, Меценат подарил Вергилию небольшое поместье на склонах Везувия, близ городка Нолы, где тот проводил большую часть года. Здесь в подражание александрийскому поэту Феокриту мантуанец написал пастушеские идиллии «Буколики», местом действия которых была греческая глухомань Аркадия. Уносясь туда мечтами и помыслами, Вергилий отдыхал душой от страхов, страстей и пороков своего бурного времени, наслаждаясь красотой природы и естественностью пастушеских нравов.

И все же современность врывалась в рождавшиеся на склонах Везувия стихи то зашифрованным возвеличиванием Гая Юлия Цезаря, то похвалой Октавиану Августу, то ссылками на произведения друзей-поэтов, пользовавшихся, как и он, покровительством Мецената. В написанных вслед за «Буколиками» «Георгиках» («Сельских поэмах») поэт прямо включается в провозглашенную Октавианом Августом программу возрождения разрушенного столетней гражданской войной сельского хозяйства Италии, воссоздавая одновременно красоту родной природы.

Эти произведения пользовались успехом. По настоянию Мецената и стоявшего за ним Августа Вергилий от описаний природы и сельского труда переходит к доисторическому прошлому Италии, к истокам Рима. Так возникла «Энеида» – грандиозное мифологическое полотно, как бы созданное по образцу «Илиады» и «Одиссеи». Однако современники еще до обнародования поэмы видели в ней соперницу греческого эпоса:

Прочь отступите вы, римляне, прочь вы, и греки,

Нечто творится важней здесь «Илиады» самой.

Десять лет работал Вергилий над поэмой о троянце Энее, и завершения этого труда, затаив дыхание, ждала едва ли не вся Италия. Известно, что Август в шутливой форме угрожал поэту, требуя, чтобы тот прислал ему хотя бы строку или даже полустишье «Энеиды». Некоторые части поэмы Вергилий читал в политизированном семействе Августа, и родственница императора, услышав строки о своем недавно погибшем сыне, упала в обморок. Обнародовать поэму Вергилий не торопился. Ему хотелось побывать в местах, откуда его герой начал свои странствия. Но во время путешествия в городе Мегаре поэт был поражен солнечным ударом. Умирая уже в Италии, он завещал уничтожить незавершенную поэму, видимо, не просто ощущая ее «недолизанность»[2], а чувствуя в себе силы для ее полной переработки. Предсмертная воля Вергилия не была выполнена[3]. Август приказал обнародовать «Энеиду». И хотя им руководило честолюбие (ведь он был едва ли не главным героем поэмы), это было величайшим из его решений, которое могло быть оценено уже современниками и тем более нами, ибо благодаря именно этому произведению Вергилия можно без преувеличения назвать отцом европейской литературы.

Слава предшествовала появлению «Энеиды» и знакомству с нею читателей. Она же сопровождала ее в веках, хотя уже в древности не было недостатка в хулителях посмертного детища Вергилия, которые отмечали ее подражательность и погрешности стиля. Был у Вергилия и свой Зоил[4], написавший трактат «Бич Энея». Но среди римских критиков, кажется, не было ни одного, кто бы поднял голос против исторической концепции «Энеиды», и эта патриотическая концепция одержала победу в создававшемся одновременно историческом труде Тита Ливия.

Римляне знали «Энеиду» со школьных лет. На стенах разрушенных Везувием Помпей мы видим тщательно выписанные ее строки, нередко с ошибками, говорящими об уровне простонародных знатоков Вергилия. «Энеида» пережила и другую, более грандиозную катастрофу – крушение античного мира, войдя в новый мир неповрежденной и даже вместе с обширными учеными комментариями, объясняющими ее «темные места». «Энеиду» усердно штудировали не только римские мальчики в претекстах с восковыми табличками в руках, но и монахи в рясах с пергаменными кодексами, а за ними – и университетские школяры. Латинская грамматика и Вергилий были в Средние века почти что синонимами. На рубеже между Средневековьем и Новым временем Данте избрал Вергилия спутником по потустороннему миру христианского мифа, придав ему черты чародея. И многие другие великие поэты, в том числе Торквато Тассо, Камоэнс, Мильтон, стали подражателями Вергилия в создании национального эпоса. Поклонником Вергилия был французский философ Вольтер, ставивший его выше Гомера, немецкие поэты Фридрих Шиллер и Франц Грильпарцер, французы Виктор Гюго, Шарль Пеги и Жан Жиано, их английские собратья по перу Редиард Киплинг и Томас Элиот[5]. Из всемирно известных поэтов «Энеиду» переводили и Иоганн Гёте, и Афанасий Фет, и Валерий Брюсов.

Долгое время общим для критиков Вергилия Нового времени было обвинение в «неоригинальности», «вторичности» «Энеиды», опиравшееся на наличие в ней черт и мотивов, близких гомеровским. Теперь же мы понимаем, что Вергилий не был ни подражателем, ни продолжателем Гомера. Речь может идти лишь о том, что он сознательно выстраивает свое повествование на фоне прославленного гомеровского эпоса, ставит своих героев в положение «двойников» с тем, чтобы отчетливее стало различие самих времен и порожденных ими характеров.

Для Одиссея, такого же скитальца, как и Эней, и следовавшего в то же время и по тому же западному маршруту, главное – возвращение на родину, на трижды дорогую ему Итаку. Эней не меньший патриот, чем его злейший враг Одиссей. Одиссей хитростью лишил его родины, и он стремится воссоздать Трою на чужбине, дав новому городу славу и величие древнего. Еще важнее в плане обрисовки образа и его гомеровской тени отношение к богам. Человек кипучей энергии и изобретательности, Одиссей пытается преодолеть сопротивление богов и даже перехитрить их. В этом он герой раннего железного века, нарождающегося античного мира, с надеждой глядящего в свое неведомое будущее. В трагический образ Энея вложен опыт последующих поколений, на чьих глазах произошло крушение прославленных полисов и империй. Достигнуто понимание того, что богов (для Вергилия, точнее, «высшую силу») не проведешь! В лучшем случае можно попытаться постигнуть их замысел, чтобы избрать верный маршрут и безопасную линию поведения. В этом Эней проявляет такую же энергию и целеустремленность, как Одиссей. Он не играет с судьбой, он ее испытывает.