Она резко встала, закрыла глаза, широко раскинула руки. Ее платье поддавалось ветру, улетало высоко к звездам, волосы напоминали молнии — дикие, непослушные, опасные. Я был перед ней бессилен.

Я нерешительно сжал уголь. Штрих за штрихом рождалось изящество. Грася взяла в руки свой портрет. Черная стройная фигура. Она долго разглядывала себя, пораженная. Спустя пару минут подняла на меня полные решимости глаза.

“А к черту все. Хотите со мной?”

“Куда? удивился я.”

“Поедем в Польшу, — она взяла меня за руки, весело раскачивая их в разные стороны — Мне оно все надоело. Научу вас рисовать.”

Вино сделало меня счастливым, я, не раздумывая, согласился. Не хотелось думать ни о чем кроме возможности рисовать ее каждый день, каждую минуту, а не разукрашивать стены вонючей краской. Когда мы прощались, она поцеловала меня; отдала мне картину, как и обещала.

“До следующей пятницы, будущий художник, — она улыбнулась и пошла прочь.”

Я долго стоял, смотря ей вслед. Наверное, был похож на безумца в эту минуту. Дома я поставил картину на подоконник рядом с крадеными холстами. Память подарила черты ее лица, которые я рисовал каждую ночь. Дни мучительно тянулись. Ожидая пятницу, я засыпал тяжело — меня мучала то лунная полоса света, то кровать была так тверда, что отдаться сну было невозможно. Утро, а я даже не смыкал глаз — бесконечно курил, писал ее портреты. На работу я спешил как никогда. Легкий чемодан, небрежно набитый бельем и рубашками, норовил раскрыться по пути. Ждал шести часов вечера. Начало собрания. Я работал усерднее, чем обычно, чтобы время шло быстрее. Без пяти минут, без трех… ровно шесть вечера! Все зашли, а ее нет… опаздывает? Прошло полчаса, сорок минут, час. Она не пришла. Собрание кончилось. В тот момент внутри меня что-то оборвалось. Я услышал телефонную трель и мужской грубый голос из кабинета.

“Грася? Исчезла около недели назад, вещи свои забрала, представляешь, картины тоже, не знаем ничего, вернется или нет. Как сквозь землю провалилась. Не объяснила она причин. Ну и где ты найдешь сейчас другую такую? Она хоть и дура, да рисует неплохо.”

Слушать дальше я не стал. Уволился. Шел домой подавленный, кажется, ее глаза и улыбка мне только приснились. Бродил полночи, зашел к себе и на меня вызывающе глянула красная картина, подаренная Грасей. Я вышел на балкон. Закурил. Присел на табуретку и черт дернул обернуться. Сквозь стекло я увидел обратную сторону картины, там красовалась размашистая крупная красная надпись:

«Люблю тебя, Петро.»

Я застыл тогда. Это не мое имя. С тех пор я о ней ничего не слышал.

Старик подрагивал, немного улыбался. Мои соленые щеки пылали. Это было мое имя. Теперь я узнал эти черты, двадцать один год назад я писал ей романы о любви, потом безжалостно бросил. Она бежала из Варшавы. Я приехал, когда понял, что не могу без нее. Июльской ночью я пришел к ней пьяный. Она гордо объявила, что любит другого. Я достал револьвер и выстрелил ей в голову.