Архип умолк и в ожидании уставился на Мирославу почти с мольбой в глазах.

– Пусть не покажутся тебе злорадством мои слова, Тумарь, но такова уж участь боярская стоять в сече подле князей, – после долгой паузы промолвила Мирослава. – Это, без сомнения, честь – сложить голову под стягом княжеским в битве, токмо я для своего сына такой чести не хочу. Слово мое прежнее: сын мой со мной останется. Уж не обессудь, Тумарь.

Архип опечалился, завздыхал. Он был смущен и раздосадован такой непреклонностью Мирославы.

Со двора донеслись юные звонкие голоса, затем девичий смех. Было слышно, что в этом непринужденном разговоре участвуют и молодые гридни, ожидающие Архипа снаружи.

– Ну все, Тумарь. – Мирослава поднялась и направилась к двери. – Дети мои вернулись. Прекратим нашу беседу.

Архипу ничего не оставалось, как подчиниться. Тиун вышел из избы на двор вслед за Мирославой.

Боярские гридни при виде Архипа враз посерьезнели и отступили в сторонку. Красивая статная девушка горделивым жестом указала на две корзинки, полные черники, с довольной улыбкой обращаясь к Мирославе:

– Гляди, матушка, сколь ныне ягод в лесу! Было бы у нас четыре корзины, и те наполнили бы.

– Это где же вы побывали? – промолвила Мирослава. – Неужто до лухариной пади добрались?

– Нет, матушка, – ответил Мирославе ее сын, – мы дальше Сухого озера не заходили.

Сыну Мирославы было двадцать лет, это был высокий широкоплечий юноша с густыми светло-русыми вьющимися волосами, с небесно-голубыми глазами. Он был одет в замшевую длинную рубаху и суконные темные порты, заправленные в короткие сапоги без каблуков.

Дочери Мирославы было семнадцать лет, она совершенно не походила на своего брата. У Ольги были серо-голубые очи, опушенные столь длинными ресницами, что из-за этого цвет ее глаз казался скорее светло-карим. Черные волосы Ольги были заплетены в длинную косу. В чертах ее лица явственно проступало смешение кровей – славянской через ее мать и одного из поволжских племен: отец Ольги был наполовину черемисом. Ростом Ольга была на целую голову ниже брата. Она была прекрасно сложена, унаследовав от матери округлые полные бедра, тонкую талию и пышную грудь.

Архип ответил на приветствие Горяина и Ольги таким цветистым выражением, каким обычно приветствуют детей княжеских или боярских, чем даже слегка смутил брата и сестру.

– Почто это ты, Архип Семеныч, возвеличиваешь нас с Горяшей, – со смущенной улыбкой обратилась к тиуну Ольга. – Мы ведь люди простые, не имовитые.

– Кто-то не имовитый, это верно, – с таинственной полуухмылкой проговорил Архип, – А кто-то достоин лучшей одежки и лучшей доли… Но не ведает того.

Брат и сестра недоумевающе переглянулись.

– Ступай-ка прочь отсюда, Тумарь! – рассердилась Мирослава. – Не о чем нам больше толковать! На ночлег я тебя все равно не пущу, тесно у нас в избе.

Архип отвесил Мирославе поклон, бормоча извинения, и тут же покинул двор вдовы-охотницы вместе со своими гриднями.

– На что это тут намекал Архип Семеныч? – промолвил Горяин, глядя на троих всадников, удаляющихся в сторону дома деревенского старосты. – Я что-то ничего не понял.

– И я ничего не поняла, – вставила Ольга, теребя мать за руку.

– Не обращайте внимания, милые, – небрежно обронила Мирослава. – Тумарь умником прослыть хочет, вот и пытается говорить загадками. Берите корзины, идемте в избу. Ужинать пора.

* * *

Мирослава полагала, что своей непреклонностью и неприступностью надолго отбила желание у боярского тиуна ворошить прошлое, но не тут-то было.

Хитрый Архип, зная людские слабости, решил подобраться к вдове-охотнице совсем с другой стороны.

Остановившись в доме сельского старосты, тиун уже на следующий день стал вызывать к себе по одному местных мужиков-недоимщиков, ведя с каждым задушевную беседу. Так продолжалось несколько дней.

Однажды Мирославу остановил прямо на деревенской улице сельский староста Карп. Это был довольно въедливый старичок, который, несмотря на преклонные лета свои, имел отменную телесную крепость. Он имел прямую осанку, твердую поступь, был зорок и не туг на ухо. В Кузищинской сельской общине от решений Карпа зависело многое. Староста являлся неким связующим звеном между боярином и зависимыми от него смердами.

– Ай-ай, Мирославушка! – с некой укоризной в голосе заговорил Карп, качая седой бородкой. – Привалило тебе счастье, а ты воспользоваться им не желаешь. Неразумно это! Нехорошо, голубушка.

– Ты о чем это, Карп Савельич? – насторожилась Мирослава, поставив на землю ведерко с солодом.

– Боярин Самовлад готов принять сына твоего под свое родительское крыло, а ты противишься этому, – ответил староста. – Умерь свою обиду на боярина, то дело прошлое. О счастье сыновнем подумай, голуба моя.

– Это тебе Тумарь наплел, так? – Мирослава грозно сдвинула брови. – Дубина по нему плачет! Вот прихвостень боярский!

Подхватив деревянное ведро с солодом, Мирослава зашагала дальше по улице, не слушая увещеваний старосты, который что-то бубнил ей вслед с плохо скрываемой досадой.

Придя домой, Мирослава только утерла пот со лба, а к ней на двор уже пожаловали ее соседи Мстирад и Парфен. Оба были многодетные и по уши в долгах. Они без обиняков завели разговор о том, что тиун Архип готов простить им все недоимки, если они уговорят свою упрямую соседку уступить боярину Самовладу.

– Отпусти Горяина на несколько дней в Дорогобуж, – молвил Мирославе Парфен. – Уважь ты боярина, душа моя. Пусть Самовлад перед смертью на сыночка посмотрит.

– Как только Самовлад отдаст богу душу, так Горяин сразу же домой вернется, – поддержал Парфена Мстирад. – Тем самым ты и нас, горемычных, от долгов избавишь, и Горяину дашь возможность в боярских хоромах пожить. Разве плохо, Мирослава?

Ничего не ответила соседям Мирослава, выпроводив их за ворота. Обещала подумать над их словами, хотя в душе была верна своему прежнему решению. Как можно отдать любимого сына в чужой дом!

В последующие дни все повторилось для Мирославы сызнова. К ней шли односельчане, мужи и жены, и у всех на устах была одна и та же просьба. Людям казалось, что Мирослава своей уступкой боярину Самовладу может запросто избавить всю общину от тяжких долгов.

С утра пораньше Мирослава устроила суровый допрос своей дочери.

– Зачем ты даришь улыбки этому гридню? – молвила вдова, поджигая бересту и подкладывая ее к сухим дровам, сложенным в печи. – О чем ты так долго ворковала с ним вчера вечером возле калитки?

Мирослава заплетала волосы в косу, сидя на скамье.