пели чудные песни. Отсюда, как на ладони, была видна вся окружающая местность. Поближе к воде – густая трава, дальше – огороды, лён и конопля. За ними во все стороны – ровная степь и поля, засеянные пшеницей, ячменём и овсом, бахчи с сочными и сладкими дынями и арбузами. Много дичи, степной птицы, перекликавшейся весенней и летней порой на разные голоса. Быть может, о таком уголке когда-то писал Алексей Константинович Толстой:

Ты знаешь край, где всё обильем дышит,

Где реки льются чище серебра,

Где ветерок степной ковыль колышет,

В вишнёвых рощах тонут хутора,

Среди садов деревья гнутся долу

И до земли висит их плод тяжёлый.

Шумя, тростник над озером трепещет,

И чист, и тих, и ясен свод небес,

Косарь поёт, коса звенит и блещет,

Вдоль берега стоит кудрявый лес,

И к облакам, клубяся над водою,

Бежит дымок – синеющей струёю.

Ты знаешь край, где нивы золотые

Испещрены лазурью васильков,

Среди степей курган времён Батыя,

Вдали стада пасущихся коров,

Обозов скрип, ковры цветущей гречи,

И вы, чубы – остатки славной Сечи!..

Многое в этих вдохновенных словах поэта напоминает мне родное село. Но, увы, не все. Наш край действительно «дышал обильем», но лишь для немногих…»

Свято-Покровский храм в с. Гришино

Таким образом, из этой пространной цитаты видно, что, несмотря на свою сугубо воинскую судьбу (шутка ли, с 1920 по 1985 год – он находился в армии!), дедушка мой был вовсе не чужд лиризма, о чём, собственно говоря, он и сам несколько далее проговаривается, сообщая, что «почти каждый год получал похвальные грамоты за успехи в учёбе и книги, много книг – собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева, Данилевского и Льва Толстого. Так, – уточняет он, – я стал обладателем небольшой, но драгоценной для меня библиотеки. Книги были моими друзьями с тех пор, как помню себя. Им отдавал всё свободное время. Перечитал почти всю нашу сельскую библиотеку, обменивался книгами со сверстниками. Читал, в общем-то, бессистемно, всё, что попадётся. Но в то же время, как я теперь понимаю, бессознательно искал в книгах ответы на жгучие вопросы, с которыми сталкивала жизнь, невольно сравнивал прочитанное с тем, что видел вокруг себя…» А о том, что ему открывала лежавшая вокруг жизнь, он и писал в своём двухтомнике «На юго-западном направлении», восстанавливая в памяти прожитые им эпизоды, увиденные пейзажи и текущую через его душу историю:

«Село Гришине возникло ещё в екатерининские времена, когда в эти места, тогда пустовавшие, двинулись переселенцы, по большей части беглые крепостные, русские и украинцы, а также поляки, греки, болгары, искавшие лучшей доли. Селились здесь также и запорожские казаки. Екатерина II по-своему определила судьбу этого края. Крепостничества здесь не было, но всё же лучшие земли и все природные богатства попали в руки помещиков и богатых колонистов, главным образом, немецких и польских, таких, как Вестингауз, Судерман, Винц, Классин, Роговский, Ковалевский. Были здесь и крупные русские землевладельцы – Ларин, Перепечай и другие.

Помещики стали обладателями тысяч и десятков тысяч десятин земли. От 100 до 1000 десятин имели немецкие колонисты. На основную же массу населения, в том числе и жителей нашего села, распространялась норма – 1,5–2 десятины «на душу», причём, эти наделы выделялись на самых неудобных, наименее плодородных участках.

Чтобы прокормить семью, большинство крестьян было вынуждено уходить на заработки – наниматься к помещикам и колонистам, а позднее – на железную дорогу, шахты и другие предприятия.

Промышленный подъём здесь начался уже на моей памяти, с 1910 года. Строились новые ответвления от Екатерининской железнодорожной магистрали, сооружалась железная дорога Гришине – Ровно через Павлоград. В Дружковке, Константиновке, Горловке, Макеевке, Юзовке возникали предприятия металлургической, стекольной и других отраслей промышленности. Появились угольные шахты в районе станции Гришине, сёл Ново-Экономическое, Ново-Троицкое и в других местах. Все они принадлежали крупным капиталистам, акционерным обществам.

Рос пролетариат. Большинство рабочих состояло из пришлого крестьянского населения Курской, Рязанской, Орловской, Тверской, Казанской и других губерний. Но были среди них и многие местные крестьяне, в том числе и из нашего села. Часть их постоянно работала на промышленных предприятиях, другие нанимались на сезон.

В Гришине было несколько тысяч дворов, разместившихся улицами, на которых издавна отдельно расселились жители разноплеменного, многоязычного села. Были и «смешанные» улицы, где рядом жили люди различных национальностей. Жили дружно, связанные общностью трудовой судьбы, помогали друг другу в беде. Вместе переживали радости и горести. Горести шли от власть имущих. Помещики и колонисты платили за работу грошй – по 30–35 копеек в день. Труд же был тяжёлым, изнурительным. Машин тогда не знали. Всё делалось вручную. Но ещё горше был произвол богатеев. Крестьяне задыхались от безземелья, но не могли воспользоваться даже пустующими участками, так как они принадлежали либо помещикам и колонистам, либо промышленникам.

А нередко у крестьян отбирали даже те клочки земли, которые у них были. Жалобы не помогали, так как закон был на стороне богатых. Да и сами крупные землевладельцы, не задумываясь, чинили расправу над мужиками.

Не избежала её и наша семья. Однажды, когда мы с отцом работали в поле, подъехал помещик Ковалевский со своей челядью. Они отрезали часть земли от нашего небольшого участка и запретили запахивать её. Отец запротестовал. Тогда Ковалевский схватил плеть и начал избивать его. Помещик со своим управляющим и объездчиками повалили отца на землю и долго истязали его плетьми, кулаками, ногами. Мы, малые дети, плакали, кричали, умоляли не бить отца. Но только после того, как он был весь залит кровью, изверги бросили его в овраг и уехали. Мы с трудом подняли потерявшего сознание отца и на бричке увезли домой.

Так расправлялись помещики с каждым, кто не только противился их произволу, но хотя бы лишь в чём-то не соглашался с ними.

После учинённой расправы отец мой долго болел. А вскоре произошло ещё одно несчастье. Ремонтируя вместе с односельчанами церковь, он упал с большой высоты и разбился. После этого он прожил недолго. Мне было 9 лет, когда отец умер. Я хорошо помню его: худощавый, выше среднего роста, с небольшой тёмно-русой бородой и усами, в которых пряталась мягкая, добрая улыбка, сильные, не знавшие отдыха, руки. Жизнь отца была тяжёлой, полной горьких утрат и забот. Рано потеряв первую жену,