на Авраама, но он не поднимал опущенной головы. Его растопыренные в стороны пальцы дрожали, а грудь надувалась подобно шару. Мы всё же надеялись, и в то же время понимали, что просто так стрелять никто не стал бы.

— Пока переждём здесь, — сказал брат, собравшись с духом, — там мы, скорее всего, станем мишенями. Вечером, когда первые, мелкие капли дождя оторвались от низко — нависших над селом туч, немцы ушли. Возможно, фашисты хотели бы сжечь село, но что — то заставило их спешно покинуть наш край. Я хорошо видел, как вымуштрованные солдаты в строгом порядке, покидали село. Их боевые машины замыкали походный строй и вскоре скрылись за плотной стеной деревьев, разбив напоследок тяжелыми колёсами влажную, глиняную дорогу. Липкое, сумеречное покрывало ночи устало волочилось над мертвецки тихой улицей, где стоял наш старый дом. По очереди, вплоть до наступления полной темноты я с Авраамом вглядывался в пустые глазницы чернеющих окон, пытаясь понять, остались ли в селе немцы. Не единого огонька. Голова моя постепенно опускалась, и непрерывно вырывая себя из объятий сна, я все же, не справился. Уснул.

Может быть, прошло несколько минут, а возможно и больше. Авраам лежал не подоплёку, устроившись на куче того самого мелкого хвороста, за которым мы пришли сюда. Я почувствовал присутствие чего — то чуждого поблизости. Проснулся. Мне вдруг стало, безумно жаль Авраама, чье тихое, размеренное дыхание было едва слышно. Брат толком не видел жизни, взвалив огромную часть забот на себя, когда родителей уже не было рядом. Он всегда был решительнее меня и, наверное, это он унаследовал от папы, чьи слова обычно не расходились с делами. Наш Авраам никогда не торопился открывать рот, не рассчитав возможные, за и против. Бабушка Ализа за эту черту характера называет его, — банкиром без денег, — весело потешаясь собственной выдумке. Называла! Нужно привыкать говорить о родных в прошедшем времени. Я горько оплакиваю их украденные жестоким временем жизни. Война она ведь только для нас ничтожных смертных, имеет такое всевластное имя. Для затеявших её людей это лишь забава, когда пресыщенные избытком, они ищут того, что сможет растормошить их уже омертвевшие души. Те кто, притаились в кустах, за нашими спинами, вдруг зашумели. Без осторожности и выжидания они смело двинулись в нашу с Авраамом сторону, ломая тяжёлой поступью старые, упавшие наземь ветви.

— Наверное, они уже приготовились нажать спусковой крючок автомата, чтобы покончить с двумя незадачливыми братьями, — подумал я обречённо, — а может у них только ножи? Нож. Сейчас острый, длинный клинок мог бы хоть немного уровнять наши шансы. В руках у меня оказалась всего лишь пригоршня сырой земли, а к горлу подступил кислый, вязкий ком.

— Что же будет с Авраамом? — подумал я угрюмо, вытирая грязными руками пересохшие губы. Шаги стали значительно быстрее, и страх парализовал мои мышцы от пяток до подбородка.

— Ну что ты, Айзек! Они на нашей стороне, — засмеялся тихонько брат, понявший быстрее меня, в чём дело. Сердце колотилось в груди, забыв про ритм и чувствительность.

— Мууу, — загудел Авраам, а тем временем я уже почувствовал запах непрошенных, рогатых гостей. Это были коровы. Кто знает, научил их тому страх, а может что-то другое, но крупнорогатые передвигались почти, не издавая звуков. Они тыкали своими большими, тёплыми мордами в нас, как будто обнюхивая затрепанную, промокшую одежду. В происходящем безумии мне показалось это забавным и немного странным. Тьма уже давно расползлась по округе, окончательно поглотив знакомые очертания улиц. Внутри головы пульсировали болезненные спазмы, преследовавшие меня уже не один месяц. Наверное, это страх и усталость, смешавшись, приняли неудобную, колючую форму. Мы с Авраамом то и дело спотыкались, пытаясь найти дорогу к дому. Брат что-то говорил, но сознание уже отреклось от меня, оставив набор инстинктивных движений. Внутри, глубоко под левым ребром кололо, а дыхание временами переходило в свист.

— Пусть бы наши оказались заперты, где — нибудь под замком, хоть бы и скованны цепями, но всё-таки живы, — обманывал я своё глупое сердце, ложными ожиданиями. А мои руки в это мгновение уже крепко сжимали окостеневшие тела.

— Помогай Айзек, помогай! — повторял запыхавшийся Авраам, и мы тащили.

— Зачем? — переводя дух, спросил я устало. Это были наши односельчане, что ещё день назад жили привычными заботами, хоть и сильно ограниченные правилами войны. Оказывается Авраам, гораздо тверже меня, а может быть и крепче тысячи моих сверстников. Пока разум мой, плавился от пережитого, брат нашёл в темноте сенной сарай, у стен которого расстреляли наших. Пьянящий, магический сон, густым туманом дурманил моё сознание. И я присел отдышаться, только теперь заметив желтые лепестки горячего пламени, плавно покачивающегося в закопченном, металлическом ведре перед нами.

— И огонь добыл Авраам! Вот кто бы ни пропал, окажись в первобытном обществе, — подумал я о брате с гордостью, согревая озябшие пальцы над костром. Внутри конечно сердце моё дрожало, опасаясь сорваться в жуткую бездну осознания. Сердце моё готово было разорваться при виде, окаменевших, изломанных тел, озаряемых слабыми, пляшущими языками огня. Люди застыли, как будто не успев закончить жуткий, предсмертный танец. Наверное, кто-то из них был ещё жив, или может, так только казалось, но я и Авраам одного за другим втаскивали их в сарай. На этом настаивал брат. И вдруг я понял необходимость происходящего, вспомнив о бродячих сворах собак, иногда круживших у окрестных деревень. Они уж точно, не побоялись бы обглодать лица и вспороть острыми клыками едва остывшие животы мертвецов, ведомые разбуженными дикими, инстинктами и первородным голодом. О таком я уже не раз слышал прежде. По-настоящему меня затрясло, когда мы добрались до малышки Михаль, получившей ранений, наверное, больше остальных. Всклокоченные, смоляные волосы её наполовину закрывали молоденькое личико, которое до самой смерти мне теперь не забыть. Открытый правый глаз остекленел, неподвижно уставившись в сторону бабушки Ализы, от которой внучку отделяло пару шагов. Наверное она хотела прикоснуться на прощание к бабушке, но так и не нашла сил подползти ближе. А бабуля. Она ведь оказалась жива в момент, когда мы нашли её. Захлебнувшись в слезах, я прижался к бабушке Ализе, а она лишь на мгновение коснулась холодной ладонью моей щеки, истратив для этого последние, угасающие силы. Тело моё отпрянуло в тщедушном испуге. Малодушие и страх украли у меня ускользающее мгновение прощания, а она тяжело выдохнула и ушла навсегда. Кулаки мои сжались, немея от напряжения. Я задыхался, переполненный яростью и обидой. Когда тела были сложены, оставив ведро с углями на земле, мы с Авраамом забрались по лестнице на широкие стеллажи, чтобы лечь под самой