Так что я стал искать выход и нашел самый хитроумный из всех: опять пошел в армию. То бишь направил стопы в Конную гвардию, где мой дядюшка Биндли все еще просиживал штаны в ожидании пенсиона, и снова получил эполеты. Это не сложно, если знаешь нужных людей. Изюминка заключалась в том, что я не просил должности в кавалерийском полку или при штабе, или еще в каком-нибудь опасном месте, нет — меня привлекал Департамент вооружения. Для службы там я подходил лучше, чем большинство его членов, поскольку знал хотя бы, откуда у пушки ядро вылетает. Только дай мне окопаться там, в уютном офисе рядом с Конной гвардией, куда можно заглядывать через недельку-другую, и пусть воинственный Марс меня хоть обкличется.

А если кто скажет: «Как, наш Флэш, старый рубака, не едет в Турцию резаться с казаками?» — я с серьезным видом примусь разглагольствовать о важности управления и снабжения и о необходимости оставить при главном штабе нескольких нюхавших порох людей, — самых умных, разумеется, — которые знают, что нужно фронту. Учитывая мое умение напускать на себя бравый вид (хоть и совершенно безосновательно), никто и не усомнится в моей искренности.

Биндли, конечно, спросил, какого черта кавалерист может смыслить в боеприпасах, на что я возразил: важно не столько это, сколько мое родство по материнской линии с лордом Пэджетом, одним из Богоизбранных Пэджетов, занимающим место в выборном комитете по стрелковому оружию. Мне казалось, что ему ничего не стоит найти для заслуженного бойца, да еще и родственника вдобавок, местечко личного секретаря, гражданского адъютанта и главного осведомителя по совместительству.

— Заслуженный гусар Хаймаркета,[2]— фыркает Биндли, происходивший из безродной, флэшменской ветви нашего семейства, и не выносивший упоминания о моих высокопоставленных родичах. — Конечно, ничего иного и не требуется.

— Индия и Афганистан не на Хаймаркете находятся, дядюшка, — говорю я, принимая умеренно-оскорбленный вид. — А что касается стрелкового оружия, то с чем только мне ни приходилось иметь дело: «Браун Бесс», игольчатая винтовка Дрейзе, «кольты», «ланкастеры», «брунсвики» и еще уйма всего.

То, что держа эти изделия в руках, я не испытывал ни малейшей радости, дяде знать вовсе не обязательно.

— Хм, — сухо протягивает он. — На редкость скромное стремление для того, кто некогда слыл красой и гордостью всех плунжеров.[3]Ну ладно, поскольку в Департаменте вреда от тебя будет не больше, чем от возвращения к разгульной жизни, которую ты вел в Одиннадцатом, — пока тебя оттуда не выпихнули, — я поговорю с его светлостью.

Я видел, что дядя озадачен. Он еще немного побурчал насчет падения нравов, но не стал допытываться до истинных моих побуждений. Прежде всего, война еще не началась, и в правительственных кругах ходили разговоры, что ее возможно еще избежать, но мне не хотелось оказаться застигнутым врасплох. Когда случается неурожай, рабочие бастуют, а сосунки сломя голову бросаются отращивать усы и бакенбарды, тогда держи ухо востро. [I*][4]Страна бурлила от недовольства и разочарования, большей частью по причине того, что Англия уже лет сорок не знала настоящей войны, и только немногим из нас было известно, что это такое. Остальным застили глаза гнев и тупость: и все из-за того, что какие-то паписты и грязные турки переругались за право прибить звезду к воротам в Палестине. Заметьте, это меня ничуть не удивляет.

Когда я вернулся домой и объявил о своем намерении устроиться в Департамент вооружений, моя милая женушка Элспет пришла в неописуемый ужас.

— Ой, Гарри! Разве не мог ты попросить назначения в гусары или в какой-нибудь другой престижный полк? Ты выглядишь таким прекрасным и неотразимым в своих вишневых панталонах! Иногда мне кажется, именно они завоевали мое сердце, стоило тебе переступить порог батюшкиного дома. В Департаменте они, наверное, носят какие-нибудь жуткие серые балахоны; как будешь ты меня катать по парку, одетый, словно какой-то снабженец, или как их там называют?

— Там не носят мундиров, — отвечаю я. — Только цивильное платье, дорогая. Ты закажешь для меня одеждусвоему портному, по своему выбору.

— Все равно плохо, — говорит она. — У других мужья все будут в нарядной форме. А ведь ты выглядишь в ней так головокружительно. Милый, ну почему бы тебе снова не сделаться гусаром? Ну ради меня, а?

Когда Элспет вот так дует алые губки и вздымает в печальном вздохе пышную грудь, мои мысли устремляются исключительно в направлении кушетки, что ей хорошо известно. Но на этот раз я решил не давать слабины и объяснил, почему.

— Ничего не выйдет. Кардиган не примет меня обратно в Одиннадцатый, как пить дать. Еще бы, именно он выставил меня в сороковом.

— Из-за того, что я… дочь торговца, да? Я знаю, — на миг мне показалось, что она разрыдается. — Но теперь-то это не так, ведь верно? Отец…

— …как раз перед смертью успел прикупить титул пэра, так что теперь ты дочь барона. Все так, милая, только это не убедит Медведя Джима.[5]Полагаю, купленные титулы для него ничего не стоят.

— О, как плохо ты о нем говоришь. Но я уверена, что это не так. Он ведь дважды танцевал со мной в прошлом сезоне, когда тебя не было: на ассамблее у леди Браун и — где же еще? — да, на кавалерийском балу. Я точно помню — на мне ведь было то самое платье с золотыми кружевами и прическа à l'impératrice,[6]и Кардиган сказал, что я и впрямь выгляжу как императрица. Ну разве не галантно? И он всегда раскланивается со мной в парке, а несколько раз даже обменивался парой слов. Весьма милый пожилой джентльмен, и вовсе никакой не чурбан, как о нем отзываются.

— Да неужели, — говорю я. Ее слова ничуть не удивили меня: мне ли не знать, что Кардиган был самым похотливым козлом среди всей мужской половины человечества. — Ну ладно, милый он или нет, а ради твоей репутации с ним стоит держать ухо востро. Короче, он не возьмет меня назад — да и не очень-то хотелось — так что покончим с этим.

Элспет надула губки.

— Тогда я буду считать вас обоих упрямцами и глупцами. Ах, Гарри, мне так жаль! Да и наш крошка Гавви был бы горд видеть отца офицером превосходного полка, в шикарном мундирчике. Его ждет такое разочарование.

Крошка Гавви, кстати, это наш сын и наследник: горластый противный пятилетка, делавший жизнь в доме невыносимой из-за своего крика и привычки повсюду таскать с собой ракетку для бадминтона. Меньше всего на свете я уверен в том, что это именно мой сын (как мне уже приходилось сообщать). Под этакой бархатисто-розовой невинной внешностью Элспет скрывалась чудовищно темпераментная натура, и не удивлюсь, что за четырнадцать лет нашего супружества в ее постели перебывала половина Лондона. Конечно, мне частенько приходилось отсутствовать. Но я ни разу не поймал ее с поличным. Впрочем, это ни о чем не говорит, она ведь тоже меня не поймала, а у меня столько было, что хватило бы весь Гайд-Парк обнести живой изгородью. Все свои подозрения мы держали при себе и делали вид, что ничего не происходит. Как вам известно, я ее любил, и при том не только плотски, и думал, верил, надеялся, что она обожает меня, хотя поручиться до конца не готов.