Лысоголовые жрецы шли позади нашей семьи, ибо мы важнее даже представителей богов. Они размахивали золотыми шариками, и идущий от них запах навел меня на мысль об огромных жуках, воняющих на ходу. Когда погребальная процессия добралась до входа в долину, грохот систрумов прекратился и плакальщики умолкли. На всех скалах собрались люди, чтобы взглянуть на царевича, и теперь они смотрели сверху, как верховный жрец Амона исполнил ритуал отмыкания уст, возвращая Тутмосу его чувства для загробной жизни. Жрец был младше визирей, но все равно люди, подобные моему отцу, отступили, считаясь с его силой, когда жрец коснулся золотым анком губ фигуры на саркофаге и провозгласил:

— Царственный сокол взлетел на небо! На его месте появился Аменхотеп Младший!

Между скал свистел ветер, и мне почудилось, будто я услышала шелест соколиных крыльев, когда наследный царевич освободился от своего тела и взошел на небо. Народ вокруг заерзал. Дети выглядывали между ног родителей, пытаясь разглядеть нового наследника. Я тоже вытянула шею.

— Где он? — шепотом спросила я. — Где Аменхотеп Младший?

— В гробнице, — ответил мой отец.

Его лысая голова тускло поблескивала в лучах заходящего солнца, а лицо в сгущающихся тенях приобрело ястребиные черты.

— Разве он не хочет, чтобы народ увидел его? — удивилась я.

— Нет, сенит. — Так отец называл меня: «сенит», малышка. — До тех пор, пока он не получит то, что было обещано его брату.

Я недоуменно нахмурилась:

— А что?

Отец стиснул зубы.

— Соправление, — ответил он.

Когда церемония окончилась, солдаты растянулись цепочкой, чтобы никто из простолюдинов не последовал за нами в долину; предполагалось, что туда никто не пойдет, кроме небольшой группы, в которую входила и я. Позади тяжело дышали быки, влекущие свой золотой груз по песку. Со всех сторон нас окружали скалы, высящиеся на фоне темнеющего неба.

— Мы будем подниматься наверх, — предупредил отец, и моя мать слегка побледнела.

Мы с ней были кошками — мы боялись мест, которых не могли понять, долин, в которых спящие фараоны смотрели из своих тайных покоев. Нефертити — та вошла бы в эту долину, не замешкавшись ни на миг; она бесстрашием была подобна соколу, как и наш отец.

Мы шли под жутковатый грохот систрумов; я смотрела, как на моих позолоченных сандалиях отражается угасающий свет. Когда мы поднялись на скалы, я остановилась, чтобы взглянуть на землю сверху вниз.

— Не останавливайся, — предостерег меня отец. — Иди дальше.

Мы продолжали с трудом идти через холмы, а быки с пыхтением прокладывали себе путь по камням. Теперь жрецы шли впереди нас и несли факелы, освещавшие нам путь. Затем верховный жрец заколебался, и я испугалась, что он заблудился в темноте.

— Отвяжите саркофаг и распрягите быков, — распорядился жрец, и я увидела высеченный в скале вход в гробницу.

Дети заерзали, зашумев четками, а женщины, позвякивая браслетами, принялись переглядываться. Потом я увидела узкую лестницу, ведущую под землю, и поняла их страхи.

— Мне это не нравится, — прошептала мать.

Жрецы освободили быков от ноши и взвалили позолоченный саркофаг на плечи. Потом отец крепче сжал мне руку, чтобы подбодрить меня, и мы последовали за нашим мертвым царевичем в его покои, от света заходящего солнца в непроглядную тьму.

Осторожно, чтобы не оступиться на камнях, мы спустились в скользкие внутренности земли, стараясь держаться поближе к жрецам с их факелами. Внутри гробницы их свет отбрасывал тени на стены, на которых было изображено двадцать лет жизни Тутмоса в Египте. Женщины танцевали, знатные вельможи охотились, царица Тийя подносила своему старшему сыну лотос с медом и вино. В поисках поддержки я прижалась к руке матери, и, когда она не откликнулась, я поняла, что она мысленно возносит молитвы Амону.

Внизу спертый воздух сделался сырым и к запаху гробницы добавился запах земли. В свете факелов появлялись и исчезали изображения: раскрашенные желтым женщины и смеющиеся мужчины, дети, опускающие цветы лотоса в воды Нила. Но самым страшным был синеликий бог подземного мира, с посохом и цепом Египта в руках.

— Осирис, — прошептала я, но меня никто не услышал.

Мы продолжали спускаться в самые потаенные глубины земли, а затем вошли в комнату с высоким сводом, и я ахнула. Здесь были собраны все сокровища, принадлежавшие царевичу: раскрашенные баржи, позолоченные колесницы, сандалии, отделанные мехом леопарда. Мы прошли через эту комнату и вступили в самую отдаленную погребальную камеру. Отец наклонился ко мне и прошептал:

— Не забывай, что я тебе говорил.

В пустой комнате бок о бок стояли фараон и его царица. В свете факелов нельзя было разглядеть ничего, кроме их силуэтов и длинных саркофагов усопшего царевича. Я почтительно поклонилась, и моя тетя сдержанно кивнула мне; она запомнила меня во время ее нечастых визитов в Ахмим. Отец никогда не брал ни Нефертити, ни меня в Фивы. Он держал нас подальше от дворца с его интригами и похвальбой придворных. Сейчас, в дрожащем свете факелов, я заметила, что царица не изменилась за те шесть лет, что я ее не видела. Она по-прежнему была маленькой и бледной. Ее светлые глаза оценивающе взглянули на меня, когда я протянула руки в приветствии. Интересно, что она думает о моей темной коже и необычно высоком росте? Я выпрямилась. Верховный жрец Амона открыл «Книгу мертвых» и принялся читать нараспев слова умирающих смертных, обращенные к богам.

— Позвольте душе моей прийти ко мне оттуда, где она есть. Придите за моей душой, о вы, Стражи небес. Пусть душа моя узрит мое тело, пусть она опочиет в моем мумифицированном теле, пусть оно никогда не будет уничтожено и не пострадает…

Я оглядела зал в поисках Аменхотепа Младшего. Он стоял в стороне от саркофага и каноп, сосудов, в которых внутренние органы Тутмоса должны были отправиться в загробную жизнь. Царевич был высок, выше меня, и красив, несмотря на светлые вьющиеся волосы. Я задумалась: можем ли мы ожидать от него великих свершений, если всегда предполагалось, что царствовать будет его брат? Аменхотеп передвинулся к изваянию богини Мут, и я вспомнила, что при жизни Тутмос очень любил кошек. С ним должны были похоронить его любимицу, Та-Мив, чье мумифицированное тельце лежало в отдельном золотом саркофаге. Я осторожно коснулась руки матери, и мать обернулась.

— Ее убили? — шепотом спросила я.

Мать, проследив за направлением моего взгляда, посмотрела на крохотный гробик рядом с саркофагом принца.

— Говорят, будто после смерти царевича она отказалась от пищи.

Верховный жрец затянул Песнь души, плач, обращенный к Осирису и богу с головой шакала, Анубису. Затем он закрыл «Книгу мертвых» и объявил:

— Благословение внутренних органов!

Царица Тийя сделала шаг вперед. Она опустилась на колени, встав прямо на землю, и по очереди поцеловала все канопы. Затем то же самое проделал фараон. Я увидела, как он резко обернулся, взглядом отыскивая в темноте младшего сына.