— Ну так как ты, Женька? — привел меня в сознание знакомый голос Ковалева.

— Нормально. Спасибо, Славик.

— Вот возьми, выпей, — он протянул мне изящную рюмку с золотистой, ароматной жидкостью.

— Что это? — спросила я.

— Не боись, подруга, пей смело, это всего лишь коньяк. Правда, французский.

Я зажмурилась и одним глотком опорожнила емкость.

«Алкоголичка», — пискнул внутренний голос, хотя прекрасно знал, что крепких напитков я не употребляю.

«Молчи, хомяк», — вновь осадила я выскочку.

— Ну, Ковалев, родина тебя не забудет, — почти бодро пробормотала я, — ты спас от смерти молодую прекрасную женщину.

— Это точно. Я в смысле прекрасную, — поспешил дополнить Славка.

— Был гадом и остался, — констатировала спасенная.

— Почему это я гад? — обиделся спаситель.

— С эпитетом «прекрасная» ты согласился, а вот слово «молодая», видимо, вызвало у тебя сомнения.

— Да нет, ты все так же молода, как и...

— Молчи уж лучше. А то опять ляпнешь чего-нибудь не то.

Алкоголь незаметно проник в мой организм, и блаженное тепло разлилось по всему телу. Язык как-то сам по себе продолжал светскую беседу.

— Расскажи мне, Славик, куда ты собираешься похитить мое бренное тело вместе с чистой душой?

— Ребята все собрались у Лизаветы, а меня послали к школе проверить, не пришла ли еще какая-нибудь заблудшая овца.

— Вот, все вы такие, — зло бросила я, — сначала один обозвал козлом, теперь другой окрестил овцой. Прямо-таки зоосад, ей богу!

— Кто это тебя так приласкал? — весело спросил Славка, выруливая со школьного двора.

— Голос.

— Какой голос? — испуганно покосился на меня Ковалев, слегка притормаживая на всякий случай.

— Внутренний, — охотно объяснила я бывшему поклоннику и внезапно громко икнула.

— И частоты с ним... м-м... беседуешь?

— Иногда. Он, конечно, наглый, — я снова икнула, — но часто высовываться мы ему не позволяем.

Алкоголь, по всему видно, сделал свое грязное дело, и я даже не заметила, как стала говорить о себе во множественном числе.

Ковалев предпочел промолчать. Правда, изредка он с недоумением поглядывал на икающую рядом красавицу.

Через пятнадцать минут мы уже входили в квартиру Лизаветы.

— Угадайте, кого я привез? — с порога возвестил Славка.

— Тут и угадывать нечего. Роджера, конечно, — раздалось сразу несколько голосов.

Надо заметить, что Роджер — это я. Еще во втором классе Игорек Васильев начал лепить всем прозвища. К кому-то они не приставали, но ко мне этот дурацкий кролик приклеился на всю жизнь. Даже в институте меня называли именно так. Может, потому, что у меня очень оригинальная фамилия — Зайцева?

Увидев меня, Лизавета нахмурилась:

— Ты зачем ее напоил, а, главное, чем? — строго спросила она Славку.

— Да не поил я ее! Всего и выпила-то сто граммов коньяку, а окосела как после пол-литра. Холодно ей было, ну я ее и согрел, — хохотнул друг.

Я громко икнула, подтверждая его слова.

— Лизавета, похмели Роджера, — загоготал Гошка Рыжов, очень уважавший это дело.

Лизка кивнула:

— Пошли.

Что она вытворяла со мной, описать невозможно. Врагу не пожелаю таких испытаний! Первым делом Лизавета сунула мою несчастную голову под холодную воду.

— Мне холодно! — попыталась я опротестовать действия подруги.

— Напилась, как свинья, теперь терпи! — грозно парировала мучительница.

Струйки холодной воды незамедлительно проникли за шиворот. Я стиснула зубы и поклялась молчать, что бы со мной ни вытворяли. Затем Лизка усадила меня на унитаз, велела зажмурить глаза и изо всех сил принялась тереть уши. Несчастные органы слуха со скоростью реактивного самолета сворачивались в трубочку и разворачивались обратно, причем гул стоял такой, словно я и вправду нахожусь в салоне сверхзвукового истребителя. «Мама! — мысленно стонала я, — прости за все! В сущности, я была неплохим ребенком!» Как ни странно, но терзание моих ушей привело к желаемому результату: я почти протрезвела. Во всяком случае, ко мне вернулась способность соображать, и голова почти перестала совершать вращательные движения. Да и пол перестал уходить из-под ног в самые неподходящие моменты.

— Ну, спасибо тебе, Лизавета! — я сделала попытку приподняться с унитаза.

— Сиди, еще не все!

— Как?! У тебя в арсенале еще и испанский сапог, а, может, дыба? Лизка, предупреждаю... — Лизавета лишь махнула рукой и вышла, заперев меня с обратной стороны на щеколду.

Вернулась она через пять минут, неся в руках литровую банку с подозрительно розовой водой.

— На, пей! — тоном, не допускающим возражений, приказала подруга.

— Что это, Лизочка? — слабым голосом поинтересовалась я, принимая посуду из рук подруги.

— Слабый раствор марганцовки! Будем из тебя алкоголь выводить!

— А может, он сам как-нибудь того... выведется? — я с надеждой посмотрела на Лизку. — Меня же вырвет!

— Так надо! — лишила меня последней надежды подруга. — Пей, кому говорят! Только мне и забот с пьяным кроликом возиться! У меня мясо подгорает!

Спорить было бесполезно, поэтому я, зажмурив глаза, в три приема опорожнила емкость. Убедившись, что я до конца выпила отвратительную жидкость, Лизавета забрала у меня из дрожащих рук банку и вышла, бросив на прощание:

— Давай быстрей, пора за стол садиться!

Я попыталась что-нибудь ответить, но не успела: жуткое пойло попросилось назад. Несколько минут меня полоскало так, что казалось, мозги вытекут вместе с марганцовкой. Не знаю, как алкоголь, но внутренности точно собрались покинуть бренное тело. Когда, наконец, последняя порция Лизаветиного снадобья изверглась вон, я, липкая от холодного пота, оторвалась от унитаза и посмотрела на себя в зеркало. На меня смотрело совершенно незнакомое бледное существо с испуганными глазами и дрожащими губами.

— Мама, кто это? — пискнула я.

Сообразив, что, кроме меня самой, здесь никого нет, я глубоко вздохнула и включила душ. Через полчаса я сидела за столом вместе со всеми трезвая, аки ангел, скромно опустив глазки и не вливая внутрь себя ничего крепче ананасового сока.

Как это обычно и бывает на встречах школьных друзей, первый тост подняли за учителей. Я чокнулась с ребятами соком, хотя, признаюсь, учителя меня сильно недолюбливали, несмотря на то, что была я почти отличницей. Игорек Мацнев, ныне преуспевающий бизнесмен, а в школьные годы двоечник и хулиган, глядя в мою сторону сквозь очки в золотой оправе, пробасил: