И только одно вызывало еще большее головокружение, чем следование по Столбовой дороге вдоль карнизов, — переход ущелья с помощью того, что местные жители без преувеличения называли «мягкими мостами». Они были сделаны из досок и толстых веревок из скрученных полос тростника. Эти подвесные мосты раскачивались на ветру, который беспрерывно дул в горах, они раскачивались сильнее, когда на них ступал человек, а больше всего качались, когда он вел за собой лошадь; думаю, в это время даже лошади зажмуривали глаза.

Хотя высланные Хубилаем заранее гонцы уверились, что все население гор ожидает нашего прибытия и что нас примут со всем возможным для этих людей гостеприимством, оказанный нам прием нельзя было назвать царским. Лишь случайно мы могли отыскать место в горах, которое было равнинным и пригодным для жилья в достаточной степени чтобы вместить небольшую деревеньку лесорубов. Чаще мы проводили ночь в убежище на карнизе, где дорога была достаточно широкой для того, чтобы путешественники могли разъехаться в обе стороны. В таких местах нас встречала всего лишь группа грубых неотесанных людей, ожидавших нашего приезда, которые устанавливали для гостей палатки из шерсти яков, где можно было выспаться, приносили немного еды или убивали горного козла или барана, чтобы приготовить на костре ужин.

Я помню, как мы впервые остановились в таком месте, когда день уже сменился сумерками. Трое горцев уже ожидали нас. Они приветственно склонились в ko-tou и, поскольку побеседовать с ними оказалось невозможно — горцы не знали монгольского и говорили на каком-то языке, который даже отдаленно не напоминал язык хань, — немедленно приступили к приготовлению еды. Горцы разожгли большой костер и приготовили нам отбивные из кабарги, подвесили над огнем горшок с водой. Я заметил, что мужчины развели костер из хвороста, должно быть, им пришлось побегать вниз и вверх по склону ущелья, чтобы набрать его; кроме того, была еще и небольшая кучка стеблей бамбука, которые лежали у костра. Сумерки сменились полной темнотой к тому времени, когда еда была приготовлена, и, пока двое из мужчин прислуживали нам, третий бросил один из кусков бамбука в огонь.

Мясо кабарги было гораздо лучше обычной для горцев еды: баранины или козлятины, но дополнение к нему оказалось просто отвратительным. Мне подавали толстые куски мяса и держали их, пока я впивался в угощение зубами. Единственной посудой, которую мне предложили, была мелкая деревянная плошка, в которую один из тех, кто нам прислуживал, налил горячего зеленого чая. Но я успел сделать только пару глотков, после чего второй мужчина вежливо взял ее у меня, чтобы кое-что добавить. Он держал в руке блюдо с маслом яка, все облепленное шерстью, корпией и дорожной пылью, на нем видны были следы от пальцев тех, кто ковырялся в масле в прошлый раз. Горец грязными пальцами подцепил большой кусок и кинул его мне в чай, чтобы масло расплавилось. Грязное масло яка уже само по себе выглядело достаточно отталкивающе, но потом он открыл чумазый кожаный мешок, насыпал в чашку с чаем что-то, напоминающее по виду опилки, и пояснил:

— Цампа.

А поскольку я лишь взглянул на это месиво с отвращением и недоумением, горец показал, что с ним надо делать. Он засунул свои грязные пальцы в мою чашку и принялся смешивать вместе опилки и масло, пока все это не превратилось в тесто, а затем в тестообразный комок, вобравший в себя весь чай из чашки. Прежде чем я смог сделать хоть одно движение, чтобы помешать ему, горец отщипнул от этого тепловатого, грязного куска немного теста и засунул мне в рот.

— Цампа, — снова сказал он, пожевал тесто и проглотил, словно для того, чтобы показать мне, как надо поступать.

Я смог отделить вкус крепкого зеленого чая от прогорклого, сырообразного масла яка и «опилок», которые в действительности оказались ячменной мукой. Уж не знаю, смог бы я добровольно проглотить это тесто, но неожиданно я вздрогнул и сделал это совершенно непроизвольно. Костер вдруг издал громкое «бум!», и в темное небо взметнулся целый сноп искр. Я тут же проглотил цампу и вскочил на ноги. Точно так же поступили и мои сопровождающие, когда шум отразился многоголосым эхом от окружавших нас гор. В этот момент у меня в голове пронеслись две мысли. Во-первых, ужасное предположение о том, что взорвался один из латунных шаров, который каким-то образом попал в костер. Во-вторых, мне вдруг припомнились слова, услышанные мною в Павильоне Эха: «Возмездие настигнет тебя тогда, когда ты меньше всего будешь этого ждать».

Но горцы лишь посмеялись, пытаясь успокоить нас и жестами пояснить, что случилось. Они взяли один кусок бамбука, показали на огонь и запрыгали вокруг него, скаля зубы и рыча. Изображали они довольно понятно. Горы были полны тигров и волков. Чтобы отпугнуть их, местные жители время от времени бросали в огонь сочленения бамбука. Жара, очевидно, заставляла его внутренние соки кипеть, пока пар не разрывал бамбук на части — прямо как заряд воспламеняющегося порошка — с чудовищным шумом. Я не сомневался, что это заставит хищников держаться подальше. Я и сам с перепугу проглотил ужасную субстанцию под названием цампа.

Позднее я зашел так далеко, что смог есть цампу, хотя и без удовольствия, но, по крайней мере, и без особого отвращения. Организму мужчины требуется и иная пища, не только мясо и чай, а ячмень оказался единственным домашним растением, которое росло на такой высоте. Цампа была дешевой, ее просто было перевозить, и она хорошо подкрепляла силы. Это блюдо можно было сделать слегка аппетитней, если добавить сахар, соль, уксус или же забродившую бобовую подливку. Местные жители также готовили настоящий деликатес, наслаждаться которым было уже свыше моих сил. Приготовив тесто, они отщипывали от него шарики, засовывали их под одежду и держали там цампу всю ночь и следующий день, так что она просаливалась от их пота. Горцы извлекали их, когда чувствовали, что им пора слегка перекусить.

Впоследствии я также узнал много интересного о бамбуке. В Ханбалыке он считался изящным растением, которое изображали художники вроде госпожи Чао и мастера мягких красок. Но в этих краях бамбук был главным продуктом для поддержания жизни, причем в самом буквальном смысле слова. Бамбук растет диким образом повсюду в низинах, от Сычуаня до южной границы Юньнаня, в тропиках Тямпы — он там по-разному называется на различных языках: banwu, mambu и еще как-то, — и везде его используют не только для того, чтобы отпугивать тигров, но для великого множества целей.

Бамбук напоминает самый обычный тростник, по крайней мере пока он молодой и всего лишь в палец толщиной. Единственное отличие в том, что он делится на сочленения, очень напоминающие палец — это наросты или суставы по всей его длине. Они образуют маленькие стенки внутри тростника, которые разделяют его на отдельные трубки. Для некоторых целей — вроде той, чтобы бросить его в костер для взрыва, — используют трубки в одно сочленение, с неповрежденными с обеих сторон стенками. Для других целей стенки внутри удаляют, чтобы бамбук превратился в длинную трубку. Пока он в обхвате не толще пальца, его легко можно резать ножом. Когда бамбук вырастает — а отдельные экземпляры могут достичь высоты и обхвата дерева, — его с трудом можно распилить, потому что к этому времени он становится прочным, как железо. Но маленький или большой, бамбук очень красив; стебель его золотистого оттенка, а наросты с побегами покрыты листьями нежного зеленого цвета. Огромные заросли бамбука, золотые и зеленые, отражающие солнечные лучи своими лишенными листьев поверхностями, — это объект, достойный внимания любого художника.