и была одной из Повилик. Об ее дневнике с историей рода, легендами, проклятиями и предсказаниями знали только четверо, не считая покойного Робера. Эта семейная тайна рьяно охранялась и точно не предназначалась для чужих глаз и ушей. Потому, услышанная из чужих уст фамилия, заставила напрячься и развеяла легкость предпраздничного настроения.

Но Ортуланус оборвал фразу и принялся рыться в объемном кожаном портфеле. Подозрительный прожигающий взгляд студентки он, казалось, не замечал.

— Вот! — мужчина протянул мятый конверт с эмблемой Амстердамского университета. — Официальный запрос от кафедры филологии и философии о предоставления части коллекции профессора Либара для временной выставки на базе нашей библиотеки. Обещайте передать вашей матери в кратчайшие сроки, — и старик с неожиданной силой сжал девичьи пальцы. Полине стало неуютно под фанатичным взглядом темных глаз, неприятно от навязчивой близости сгорбленного тела и сладковатого чужого дыхания, перебивающего ароматы молодости и весны.

Попытавшись отстраниться, девушка кивнула. Но профессор не удовлетворился таким ответом:

— Дайте мне слово, мадемуазель Эрлих, и мы проверим, так ли вы честны, как ваше имя.* (фамилия Эрлих в переводе с немецкого значит «честный»)

— Обещаю передать письмо матери в ближайшую встречу. Но быстрее и надежнее — воспользоваться почтой.

Хватка мужчины ослабла, чем Полина тут же воспользовалась, отступив на несколько шагов.

— Не доверяю почтальонам, так и норовят сунуть нос в чужие дела, — хмыкнул Ортуланус.

Полина улыбнулась старческим причудам:

— А что значит ваша фамилия, профессор?

— Значит, что современному поколению надо чаще бывать в библиотеке! — и, резко развернувшись, заспешил прочь. Времени недоумевать и размышлять над странным поведением пожилого филолога не осталось. Запихнув письмо в карман рюкзака, Полина поспешила на лекцию.

В аудиторию она вбежала одной из последних. В просторном зале был аншлаг, ближайшие к кафедре ряды оказались заняты, только на галерке — на самой вершине амфитеатра уцелело несколько свободных кресел. На лекцию самого популярного искусствоведа современности собралось не только невиданное ранее количество вольных слушателей, но и студенты с других факультетов. Рейнар Гарнье, несмотря на свою молодость, уже имел степень действительного доктора искусств и успел выпустить пять книг, две из которых несколько месяцев держались в списке национальных бестселлеров. Легкая манера изложения, развлекательный, а не поучительный формат подачи превратили исследования Гарнье в захватывающее чтиво за чашкой кофе для тех, кто до него не слышал про символизм и в целом представлял живопись в виде дешевых репродукций на стенах закусочных. Несомненно, преимущества перед конкурентами добавляла ученому и привлекательная внешность: телеканалы и блоггеры с радостью приглашали для интервью и консультаций молодого, харизматичного доктора наук. Впрочем, Полина была настроена скептически — голубоглазый, улыбчивый Рейнар казался ей слишком слащавым, а его работы популистскими и поверхностными. Подтвердить или опровергнуть свои впечатления от внешности лектора девушка не успела — свет в аудитории погас, и на большом экране появился слайд с надписью:

«Флориография, или символизм изображения растений в искусстве».

Сменившая его картинка заставила Полину впиться ногтями в подлокотники кресла и податься вперед. «Встреча Марии с Елизаветой» — работа загадочного средневекового мастера MS, та самая, что незваным видением отправила в нокаут младшую из Повилик, приковала к себе внимание собравшихся.

Размеренный обволакивающий голос вещал о тайном смысле растений на полотнах живописцев: о том, что ирис у ног Марии — символ непорочности, а синий цвет означает материнскую скорбь, что алый мак сочетает в себе образы наслаждения и неизбежной смерти; а Полина точно в тумане переживала вновь обморок в картинной галерее, видение о чужой запретной любви, поездку в заброшенный замок в горах Словакии, где первородная Повилика посвятила ее в древние тайны, а на плече распустился веер клематиса.

«Интересно, какой символизм разглядел бы в моей татуировке месье Гарнье?» — подумала, возвращаясь к лекции. Точно ответом на невысказанную мысль, следующий слайд отобразил картину Эдуарда Мане «Клематис и гвоздика в хрустальной вазе».

— Художник может все сказать при помощи цветов, — продолжал докладчик, — за этим букетом стоит признание в большой и долгой любви. Оба цветка символизируют силу вечного чувства. Однако, так же в конце девятнадцатого века клематис полюбили и люди искусства. Для них растение олицетворяло вдохновение, а в комплекте с полынью приводило и к появлению зеленой феи.* (имеется в виду «зеленая фея абсента» — иносказательное название галлюциногенного эффекта от злоупотребления абсентом, алкогольным напитком в основе которого лежит настойка полыни). А японцы и вовсе одарили его именем свои боевые веера.

— Ты себе татуху из-за большой любви к искусству набила или в самураи готовишься?! — хохотнул сидящий рядом однокурсник и пихнул Полину локтем в бок. Девушка не отреагировала — ее внимание было полностью приковано к изображению на экране, где фиолетовый цветок сменили острые спицы грозного оружия воинов Восходящего солнца. Округлый, мягкий голос рассказчика гипнотизировал, завораживал, проникал под кожу. Лепестки клематиса под тонкой рубашкой трепетали, потревоженные эхом чужого дыхания. Без малого сотня людей в аудитории растворилась, слилась с неприметным фоном стен. Слайды сменяли друг друга, сосед привлекал внимание несмешными шутками, а Полина впервые остро ощущала одиночество среди толпы. Полученное пять лет назад клеймо избранной древним предсказанием жгло кожу, требовало спонтанных стремительных действий, движения на встречу тайне сквозь кромешный мрак, где голос невидимого Рейнара Гарнье манил, точно свет маяка.

Как завороженная просидела Полина до самого конца. Когда вспыхнул свет, нестерпимо яркий после часа темноты, девушка даже не сощурилась. Слезящиеся немигающие глаза метнулись к лицу лектора и встретили ответный взгляд, словно искусствовед только и ждал ее внимания и безошибочно определил, где среди безликой толпы спряталась одна единственная. Пришло время вопросов, и вверх потянулись руки. Одни желали самоутвердиться за счет заковыристых загадок, другие жаждали прикоснуться к чужой славе и успеху; группа весело щебечущих студенток и вовсе искала не знаний, но близкого знакомства со звездой. Полина же молчала, пытаясь в словах, мимике и жестах доктора наук найти ответ — случайно ли совпадение в одной точке времени и пространства трех составляющих повиликового пророчества. Она задержалась в аудитории дольше других и отправилась к выходу в тот же миг, когда стайка миловидных сокурсниц завершила автограф-сессию и фотографирование с молодым симпатичным лектором. Безотчетно поглаживая через ткань блузы рисунок татуировки, девушка задержалась в проходе между сиденьями. Разум и воспитание требовали покинуть аудиторию, но что-то внутри — извечное, любопытное, иррациональное требовало докопаться до истины здесь и сейчас.

— Как вам лекция? — мягкий голос выдернул из задумчивости. Не сразу, но Полина поняла, что мужчина обращается к ней. Смущаясь от внезапного внимания, неопределенно пожала плечами. Расстегнутая рубашка соскользнула, оголяя плечо. Не успела девушка поправить одежду,