Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете…

Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией "клиента", как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор. Два раза – для верности. Вполне достаточно.

Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ.

А теперь – ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выдираюсь наружу и бросаюсь в кусты. Снова бегу, не выбирая дороги.

Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карманы оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка.

Человек гуляет, вечерний променад…

– Эй, парень, дай закурить!

Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сиу на военной тропе, и – один, второй… точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы…

– Не курю, – бросаю на ходу и уступаю им дорогу.

– Как это не куришь? Ну-у, парень…

Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал. Про себя матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать – сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино.

Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы…

Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости; к тому же не за зарплату.

Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. Кунфу[1], детки, не игрушка…

Крали стоят в стороне, нервно повизгивают.

– Привет… – машу им рукой и исчезаю…

Двор, лестница, карниз… Немного побаливает рука: на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане.

Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два. Но не сразу. Через неделю – в самый раз.

Закрываю окно, раздеваюсь. А все-таки устал. Чертовски устал. Спать…

На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна:

– Вставай, паразит! "Згляд" ужо…

Выдерживаю положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже сухая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая.

Ладно, пусть порадуется, горемычная…

Наконец послышались голоса остальных соседей – выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, "сонного".

– Ты что, сбрендила?! – ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

– Сам просил… – довольно растягивает свои лягушечьи губы она. – "Згляд" смотреть. Тютелька в тютельку…

– А-а… – Мотаю головой, прогоняя остатки "сна", и шлепаю в ванно-сортирную комнату – умываться.

День прошел – и ладно…

Горячий, сухой воздух схватывает горло клещами, пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя: собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…

Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он, как ни в чем не бывало, только ускоряет бег, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.

Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит…

Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из его крепких объятий, кричу…

И просыпаюсь.

За окном рассвет, чирикают воробьи. Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.

– Ты снова кричал… – говорит она, вздыхая.

– Сон, все тот же сон… – бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.

Сколько лет прошло, а Афган все не отпускает мою память, является в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью.

– Мама, я уже встаю… – Глажу ее руки.

Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит. Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала…

Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.

Парк еще пустынен, дремлет в полусне при полном безветрии. Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане.

На душе становится легко и прозрачно, но невидимый скользкий червь постепенно вползает в мозг, и уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как он начинает пожирать благостные мысли, оставляя после себя тлен хандры.

Кабинет уже открыт.

– Привет! – с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкину, своему напарнику, белобрысому крепышу; у нас кабинет на двоих.

– Умгу… – отвечает он, дожевывая бутерброд.

Славка, как и я, холостяк, но, в отличие от меня, живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО: на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусно-синей окраски панели в коридорах и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем… – Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два.

Славка пьет чай крупными глотками, словно куда-то спешит.

– С чего бы? – бормочу себе под нос, будто кто-нибудь может мне ответить.

Козе понятно зачем. Палыч – наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дело.

– Сводка есть? – обращаюсь к Баранкину.

– Держи, – протягивает он машинописный листок. – Свежатинка.

Да уж, свежатинка… За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж, две новые группы наперсточников объявились… В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.