— Что приуныли, скарабеи? — бодро окликнул он каторжан. — Кати-кати, до полудня ещё далеко! Вот выйдем к сухому руслу — там и отдохнём!..

— Да кивающий молот меня раздроби!.. — еле слышно процедил всё тот же злой голос с левого борта. — Шарлаха на тебя нет с Алият…

К счастью, владелец каторги не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.

«Алият?.. Странно… — подумалось Ар-Шарлахи. — Это ведь он наверняка какого-то разбойника помянул. А имя — женское… Неужто и бабы в разбой пустились? Да, времена…»

— Хорошо хоть хозяин свой… — снова забормотал идущий справа от Ар-Шарлахи старикан. — А вот к голорылому попадёшь — намаешься…

— Всё ворчишь? — добродушно осведомился хозяин, чуть приотстав и поравнявшись с пятым брусом. Глаза над повязкой стали вдруг тревожны, меж упрямых бровей залегла складка. — Вот когда вдоль русла пойдём — наломаемся, — сообщил он как бы по секрету. — Там по левую руку такие барханы ветром намыло — каторгу не протолкнёшь. А придётся — куда денешься?..

— А правее взять? — спросил Ар-Шарлахи, поскольку хозяин, судя по всему, заводил разговор именно с ним.

— Правее… — Владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. — Если правее — как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа…

Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно — все знали, что до сухого русла ещё идти да идти. Морок — он и есть морок…

Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески.

— Что за указ, почтеннейший? Какой-нибудь новый?

Хозяин насупился и некоторое время шёл молча. Скрипел щебень, ныла задняя ось, горячий ветер трепал края полога.

— Государь наш, непостижимый и бессмертный, — не разжимая зубов, сказал наконец хозяин, — изволил издать указ, что разбоя в подвластных ему землях больше нет.

От изумления у Ар-Шарлахи даже усталость прошла.

— Как? — выдохнул он в полном восторге.

— А так, — буркнул хозяин. — Тот же, кто утверждает, что каторга его была разбита и ограблена, есть клеветник и подлежит наказанию.

Некоторое время шли в оторопелом молчании. Потом весь борт разом приглушённо загомонил, зашептался:

— …Это что же теперь?..

— …И не пожалуешься?..

— …Н-ну, скарабеи, дела-а…

— А велико ли наказание, почтеннейший? — громко спросил кто-то с левого борта. На той стороне тоже, оказывается, прислушивались к разговору.

— Судно и товары — в казну, — сухо отвечал хозяин, — а самих — на ртутные рудники, щиты зеркалить.

— Ох-х… — вырвалось испуганно сразу из-под нескольких повязок. Рудников боялись. Уж лучше на цепь в боевую каторгу — во тьме, духоте и вони толкать ногами перекладины ведущего барабана…

— Жаль… — звучно и задумчиво молвил Ар-Шарлахи. И выдержав паузу, пояснил в наступившей тишине, нарушаемой лишь скрипом щебня да поскуливаниями задней оси: — Жаль, что, будучи пьян в порту Зибра, прослушал я оглашение великого этого указа…

Хозяин заморгал и уставился на Ар-Шарлахи. Боязливо прыснул подросток за третьим брусом. На левом борту кто-то загоготал в голос.

— Нет, право! Божественная мудрость нашего государя подчас страшит меня, а подчас ужасает, — чувствуя приступ вдохновения, невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи. — Посудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подписи… Всего один росчерк — и вот он, долгожданный покой Пальмовой Дороги! Во-первых, ни единой жалобы. Во-вторых, кто же теперь даст себя ограбить? Отныне уже не купец будет бояться разбойника, но разбойник — купца…

— Ну, ты… осторожнее… — малость придя в себя, молвил с оглядкой хозяин. — Про государя-то…

Но Ар-Шарлахи и сам почувствовал, что пора закусить повязку.

— Удивляться величию мудрости — прямой долг подданного, — кротко заметил он и умолк.

Стало слышно, как на левом борту кто-то из скарабеев давится смехом.

— Ну вы, там! — гаркнул, озверев, хозяин. — На левом! Я вам сейчас похихикаю!.. — Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. — Всё хотел тебя спросить, досточтимый, — начал он не без ехидства. — А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так?

Ар-Шарлахи вздохнул.

— Жить-то на что-то надо? — нехотя ответил он.

— Так вам же от государя было жалованье положено… — вкрадчиво допытывался хозяин. — Не хватает, что ли?

Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь — уже привал…

— Положено… — Ар-Шарлахи усмехнулся. — А чиновнику, который мне это жалованье привозил — как полагаешь, почтеннейший? — тоже ведь кушать хочется… Он мне прямо сказал: «Половину — тебе, половину — мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться — пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в самом деле поеду, ну и послал донос. Будто бы я и разбойник Шарлах — одно и то же лицо. Имена-то похожи…

— И поверили? — ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина.

— Поверить — не поверили, а жалованья на всякий случай лишили…

— Да-а… — помрачнев, протянул хозяин. — Времена…

И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своём плече.

Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал чёрный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел ещё один остов…

Даже не верится: всего пять лет назад отрёкся от престола Орейя Четвёртый и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые, чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колёсные парусники, и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую Дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков…

* * *

Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга, поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые, прокалённые насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нём не водилось — одни наёмники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного когда-то пылевой бурей на эту слоистую выветрившуюся скалу, кто направился с кожаными вёдрами к выдолбленному в камне водосборному колодцу; из каторги вынесли жаровню, развели огонь. После неспешной молчаливой трапезы прилегли в тени, каждый на своём коврике. Кое-кто удалился за россыпи обломков — не иначе тайком помолиться верблюду по имени Ганеб. Остальные сделали вид, что не заметили отсутствия товарищей, хотя прекрасно знали: един Бог в Харве, вот уже год как един. Ему, и только ему, надлежит возносить теперь мольбы и благодарения.