лежала, словно статуя, высеченная из камня. Когда ей сообщили о несчастье с мужем, леди Тревлин твердо отвечала: «Скажите ему, что я не приду» и отвернулась к стене. Ее лицо хранило такое выражение, что Эстер не посмела сказать более ни слова. Ответ госпожи она передала доктору шепотом, но сэр Ричард все-таки расслышал – и умер с отчаянной мольбой о прощении.

Зарю сэр Ричард встретил в саване, а его маленькая дочь – в колыбели. Жена не оплакивала мужа, мать не радовалась младенцу – та самая жена и та самая мать, которая всего двенадцать часов назад называла себя счастливейшей женщиной в Англии. Слуги думали, что заодно с хозяином потеряют и хозяйку. Ей вручили запечатанный конверт, на котором значилось ее имя, оставленный сэром Ричардом. Леди Тревлин прочла письмо, спрятала у себя на груди и, очнувшись от транса, что произвел в ней такую критическую перемену, вдруг со страстью воззвала к домашним, чтобы непременно, непременно спасли ей жизнь. Двое суток она балансировала на краю могилы; позднее доктора утверждали, что спаслась леди Тревлин исключительно благодаря собственной воле к жизни. На третьи сутки кризис чудесным образом миновал, некая цель словно придавала леди Тревлин сил, которых не могло быть после такой болезни.

Наступил вечер. Все в доме затихло, ибо печальные приготовления к похоронам сэра Ричарда были завершены, и сам он проводил под родной крышей последнюю ночь. Эстер сидела у постели своей госпожи. Тишину нарушала только колыбельная, которую в детской, смежной с хозяйской спальней, пела маленькой сиротке нянюшка. Леди Тревлин спала; внезапно она отдернула полог и резко спросила:

– Где его положили?

– В главной зале, миледи, – отвечала Эстер.

Лихорадочный румянец вспыхнул на щеках госпожи, а глаза недобро сверкнули. Встревожило горничную и нехарактерное для леди Тревлин холодное самообладание.

– Помоги мне, я должна его видеть.

– Даже не думайте, миледи, это убьет вас… – начала Эстер.

Алиса Тревлин не слушала. Бледность ее лица была почти потусторонней – и горничная повиновалась. Закутав исхудавшую хозяйку в теплый плащ, Эстер чуть ли не на руках снесла ее по лестнице и оставила на пороге залы.

– Я войду одна. Ничего не бойся, жди меня здесь, – велела госпожа и закрыла за собою дверь.

Она вышла менее чем через пять минут; ни следа скорби не было в ее застывшем лице.

– Теперь проводи меня в спальню и принеси шкатулку с драгоценностями, – сказала леди Тревлин, почти упавши на руки верной горничной и испуская вздох, от которого у Эстер, воскликнувшей было «Слава богу!», содрогнулось сердце.

Уже находясь в постели и держа шкатулку, леди Тревлин сняла с шеи медальон, извлекла из золотой оправы миниатюру на слоновой кости – овальный портрет сэра Ричарда, с которым никогда не расставалась, спрятала портрет в шкатулку, а пустой медальон снова надела на шею, после чего велела горничной передать драгоценности семейному нотариусу по фамилии Уотсон, дабы он хранил их до совершеннолетия ее дочери.

– Господь с вами, миледи, вы еще сами их не раз наденете! Грех вам, молоденькой, всю жизнь скорбеть по супругу, даже и такому благородному, как хозяин, да упокоится он с миром. Утешьтесь, миледи, взбодритесь – если не ради себя, так хоть ради вашей деточки.

– Нет, я эти вещи никогда не стану носить, – отвечала леди Тревлин и задернула полог, как бы отметая всякую надежду.

Сэр Ричард был погребен. О причинах его внезапной смерти гадали в округе еще девять дней, а потом сплетники переключились на собственные дела и заботы о хлебе насущном, ибо единственная особа, которая могла бы пролить свет на загадочные обстоятельства, находилась в состоянии, не допускавшем даже туманных отсылок к трагическому дню. Целый год опасались за рассудок леди Тревлин. Продолжительная лихорадка ослабила ее душевно и телесно, надежды на выздоровление почти не было, и леди Тревлин проводила свои дни ко всему безучастная, вызывая всеобщую жалость. Казалось, она забыла все, в том числе и потрясение, что дало толчок ее недугу. Не оживлялась леди Тревлин даже при виде дочери.

Месяц шел за месяцем, понемногу восстанавливалось только хрупкое тело леди Тревлин, а на разум течение времени, похоже, не влияло. Никто так и не выяснил, что за человек приходил к сэру Ричарду, какую цель имел и почему больше не появлялся. Осталось тайной и содержание письма сэра Ричарда, ибо леди Тревлин его уничтожила, а говорить о нем отказывалась. Доктора констатировали, что сэр Ричард скончался от сердечной болезни, хотя, если бы не потрясение, мог бы прожить еще много лет. Родственников у сэра Ричарда было мало, и никто из них не начал расследования. Друзья скоро позабыли молодую вдову, и над Лиллиан, наследницей рода Тревлинов, с первых дней тяготела тень зловещей тайны.

Глава II

Пол

– Идем, дитя, уже выпала роса, нам пора домой.

– Нет, мама еще прогуливается, значит, мне можно сбегать к речке.

И Лиллиан, своенравная и на диво обаятельная, исчезла среди высоких папоротников, где косули устраивали себе лежбища и прятались кролики. Горничная неохотно последовала за девочкой. Двенадцать лет назад она приняла на руки свою маленькую госпожу и с тех пор ничуть не изменилась. Зато Лиллиан, едва подросла, стала буквально веревки вить из преданной горничной.

Эстер сделала всего пару шагов, когда Лиллиан выскочила из зарослей и бросилась к ней, крича:

– Скорее, Эстер! Там мертвец! Я боюсь!

– Глупости, дитя. Наверняка вы наткнулись на спящего лесничего или бродягу, которому совершенно нечего делать в здешнем лесу. Держите крепче меня за руку и пойдемте поглядим, кого вы нашли.

Несколько успокоившись, Лиллиан взяла Эстер за руку и повлекла к старому дубу – одному из тех, что росли поодаль от тропы. Там, полускрытый папоротниками, лежал юноша лет шестнадцати – стройный, смуглый, кудрявый брюнет. Брови у него были темные, ресницы густые, рот упрямый, а сила и гордость, которыми дышал весь его облик, делали взрослее мальчишеское лицо и облагораживали бедность – ибо юноша был беден, о чем говорили и пыльное, заношенное платье, и стоптанные башмаки, и жалкий узелок, подложенный под голову. Юноша спал крепким сном – так спят люди, уставшие до крайности, – и не шелохнулся, когда Эстер раздвинула папоротники и вгляделась в его лицо.

– Он живехонек, дитя мое, просто спит. Небось, целый день шагал, вот и умаялся, бедненький.

– Жив! Вот хорошо! Пусть проснется! Он красивый, правда, Эстер? Только взгляни на его руки! А волосы? Вьются даже еще сильнее, чем у меня! Разбуди его, Эстер! – распорядилась маленькая леди, поскольку любопытство вытеснило страх