— Так сам понимаешь, с такой-то работой, — говорю ему на завуалированный вопрос.

— Твоя работа так это отдельный сказ, — бурчит он.

Попив чаю с бутербродами, да свежими свойскими огурцами я переодеваюсь в треники да майку. Выхожу во двор. Нужно помочь по хозяйству, а это повод, причем наипрекраснейший, чтобы на время заглушить совесть и ее терзания.

Дрова, которые требовалось наколоть. Пока махал колуном, Петрович, не смотря на мои протесты, складывал готовые в поленницы. Неугомонный старпер.

Затем руки и до петель дошли. Смазал все что скрипело. Подлатал ветхий заборчик.

— Давай новый поставлю, — предлагаю за перекуром.

— На кой он мне? — усмехается Игнат. — Чужих ни души. Все свои, да и из тех половина бабки старые. Лезть некому.

— Как знаешь.

Вечером начистил свежей картошечки, что копанул за домом на участке. Свежая зелень, свои овощи. Да пара стопочек беленькой.

— У тебя не жизнь, а рай, — опрокидываю в себя горячей воды. — Еще немного и я не захочу уезжать от тебя, — старик закатывается в смехе.

— А ты оставайся, я ж не против. Вдвоем-то оно веселее. Знаешь же, что я только за.

— Знаю-знаю. Спишь и видишь когда меня спишут.

Потом стелю себе на терраске. Старенький диванчик, одно радует, что не скрипучий. Я часто ворочаюсь и поэтому даже через стенку дома могло бы быть слышно, что мне не спится.

У Игната и тут полный порядок. Сразу видна армейская муштровка. Чистое белье, на окнах чистые занавески. На подоконниках цветы в горшочках. Хозяйственник до мозга костей. Только вот всю жизнь один. Не сложилось с семьей. Да что говорить, сам же иду по той же дороге. Причем целенаправленно.

За окном сверчки стрекочут. Свет луны попадает даже через тонкую ткань занавесок. Сна ни в одном глазу.

Встаю с дивана и, выйдя на крыльцо, благо двери теперь не скрипят, усаживаюсь на ступеньку.

Небо звездное. Воздух чистый. Красота. И что главное, нет никаких потусторонних звуков. Даже самолетов не слышно.

Примечаю, что еще нужно сделать на утро, разглядывая территорию, так хорошо освещенную лунным светом. Одним из которых на первой в очереди будет чистка колодца. Сам старик туда не залезет. А нам не привыкать. И не в такие дыры закидывали.

Вернувшись в постель, сам не заметил, как вырубился.

…Беру выше. Цель.

— У тебя бронебойные?

— Вертушка на два часа. Дотянешься?

— Так точно.

Операция в самом разгаре. Нервы уже давно не шалят. Не пацан, не торкает. А вот молодняк что отправили вниз, за них страшно.

До слуха доносится взрыв.

Ударной волной сносит несколько уазиков.

— Леший, как меня слышно? Прием.

— ш-ш-ш, — рация молчит.

И снова вязкая тишина.

— Бо, Бо, — доносится до слуха, и тут же чувствую, как трясут за плечо.

Открываю глаза, встречаясь со взглядом Петровича. Еще не сразу понимаю, где нахожусь. Но картинка складывается, и я выдыхаю, да так и захожусь в кашле. Словно и не дышал вовсе.

— Ты чего? — вытираю ладонью пот со лба. Снова весь мокрый.

— Давно тебя так колотит по ночам? — присаживается на край постели.

— Не знаю. Давно не снились, а тут пару ночей как снова зачастило, — выдыхаю так, словно стометровку пробежал за рекордное время.

— До добра не доведет. Утром будем решать этот вопрос. А сейчас, Большой Бо, попробуй уснуть, — и покидает террасу, намерено не закрывая в дом дверь.

Старик, все так же за меня переживает.

Пять утра. Погода как по заказу. Солнце еще невысоко, поэтому комфортно.

Переворачиваюсь на спину и закладываю руки за голову. Закрываю глаза.

Поспать удалось, но совсем немного. В доме тишина. Значит, Петрович спит. Ну, или, так же как и я пялится в потолок. За окнами поют утренние птички. Сейчас бы…

Окунуться. Точно. В озеро.

Эта мысль так молниеносно пронзила сознание, что я вскочил с дивана, словно за мной погоня была.

Натянул треники, олимпийку. Кеды. И вышел на крыльцо, вдыхая полной грудью свежий утренний воздух.

Пробежка не помешает, как раз до озера.

Задаю спокойный темп.

Минут через пятнадцать останавливаюсь у кромки воды.

Красота. Глаза радуются буйству разнообразия зеленого цвета. Штиль. Зеркальная гладь озера.

Раздеваюсь, оставляя вещи на берегу и не давая себе время на раздумья, влетаю в воду и ныряю. Кожу тут же будто пронзают миллионы тоненьких игл. А спустя мгновение легкие начинают гореть от нехватки воздуха, и я позволяю себе всплыть на поверхность и сделать глубокий вдох.

Просто непередаваемые ощущения. В теле появляется приятная легкость.

В такие моменты хочется жить.

Вернувшись после плавания, застаю Петровича за готовкой завтрака.

— Что ты со мной как с дорогой гостьей? — отодвигаю его от плитки и сам помешиваю скворчащую картошечку. — Еще бы блинков бы испек и на обед борща наварил бы.

— А это уже не ко мне. Бабу тебе надо, Бо.

Я аж поперхнулся.

— Чего? Только не говори, что ты меня тут сватать собрался, — снимаю сковороду и ставлю чайник. — Ты тут на старости лет кукушкой двинешься или уже? — усмехаюсь, глядя на него.

— Я не хотел бы тебе в старости такого же одиночества как себе. Если бы я тогда женился, а не показал свой гонор и сменил бы работу, сейчас бы внуки ездили. А тебе самое то — детишек заделывать да сидеть на заднице ровно. А не под пули лезть. Уж хватит, наверное, не уж то не наигрался в войнушки?

— День второй — нравоучения и нотации. Что у тебя далее по списку? Мне может валить уже пора? — ставлю перед ним тарелку с едой. — Чего на тебя нашло, Петрович?

— Я же тебя как ночью услышал и увидел, дурно стало. Я не бывал в таких местах, где ад мог бы показаться раем. А ты был. Я изучал твое дело, еще тогда, давно. И до сих пор удивляюсь и благодарю бога, что ты жив. Но вот ты беспокоишься о моей кукушке, а надо бы тревогу бить по твоему протекающему скворечнику.

— Это звучит оскорбительно, — усмехаюсь и сажусь напротив него со своей порцией.

— А ты не кисейная баба чтобы я тут словечки подбирал. И пора бы уже прислушиваться к старшим по званию, — в его голосе зазвучали командирские нотки.

— Даже так, — улыбаюсь. — Решил вспомнить молодость. Валяй. Только не перегибай палку, не переусердствуй в воспитании. Оно же и в обратку пойти может.