– Кого ты можешь назвать лучшей подругой? – спрашивает меня Тибо.

– Коломбу, Джулию и Рафаэль.

– Да нет, ты не поняла: что для тебя значит – лучшая подруга?

Мой брат меня иногда поражает. В двенадцать лет он уже задает такие глубокие вопросы. Меня вдруг осеняет, и я быстро отвечаю:

– Лучший друг – это ты сам, только лучше.

– Спасибо, ясно.

Он разворачивается и отправляется к своей нареченной – Зое двенадцать лет от роду, и он ходит за ней как пришитый с самого начала учебы в коллеже.

А ведь неплохое определение, да? Рафаэль, Джулия и Коломба – мои двойники, только у них нет моих недостатков. Поэтому я и люблю их.

И уже завтра мы увидимся!

Папа сказал бы: «Ну разве жизнь не прекрасна?»

Какой замечательный день! Мы с Джулией, Рафаэль, Анушкой наслаждаемся последними деньками свободы перед началом занятий. Сперва мы встретились в «Балморале», но из общих знакомых там никого не было, и мы решили пойти на Мост Искусств.

В прошлом году я предложила девчонкам повесить там «замок любви» с нашими именами, но тогда они меня как-то не поддержали. Очевидно, что каждая хотела бы сделать это вместе с будущим возлюбленным, но никто не признается. Да, конечно, в первую очередь Мост Искусств принимает с распростертыми объятиями влюбленные пары, здесь символично скрепляют замком признание в любви, но если мы будем ждать этого момента, то рискуем покрыться вековым мхом. По дороге я продолжала убеждать их:

– Девчонки, ну чем мы хуже? Зато у нас есть шанс навсегда остаться лучшими подругами. Разве дружба не чудо? Чудо, как и любовь. Она такая же крепкая и долгая.

Рафаэль меня поддержала:

– Если тебя интересует мое мнение, то дружба живет гораздо дольше, чем любовь! Мои родители расстались вскоре после моего рождения, и у меня уже нехилая коллекция отчимов и мачех.

Это правда. В нашей семье ни мой отец, ни мать, ни дяди и тети уже не живут вместе с теми, от кого у них дети. В семьях друзей та же фигня. Впрочем, наш учитель истории и географии, господин Бюрго, говорил нам в коллеже, что, согласно статистике, у нас в жизни будет несколько профессий и партнеров. Вот он, современный мир! Но мне эта идея нравится, потому что у меня нет ни малейшего представления, чем я хочу заниматься в будущем, и я пока не знаю, как выбрать парня, с которым мне будет хорошо, поэтому придется идти методом проб и ошибок.

(И все-таки, когда я это пишу, мне хочется надавать себе пощечин, потому что я рассуждаю, как будто Лукас не существует, мой Лукас, тот самый, в кого я отчаянно влюблена с первого взгляда и кем брежу день и ночь. Так, спокойно, даже если я уверена, что Лукас – мужчина всей моей жизни, пока он все равно встречается с этой козой Ванессой и к тому же собирается уехать на учебу в Брюссель.)

Анушка тоже убеждена, что влечение эфемерно; ее родители, хотя до сих пор живут вместе, не прикасаются друг к другу, никогда не целуются, поэтому она и ее брат считают, что их зачали в пробирке.

Джулия в свою очередь спросила:

– Любовь длится недолго, это факт. Но откуда нам знать, что дружба долговечна?

Ответы не заставили себя ждать: у каждой из нас среди взрослых знакомых были примеры дружбы, испытанной десятилетиями. Судебное разбирательство было закрыто. Дружбу мы оправдали и выпустили на свободу, а любовь была отправлена под арест за непостоянство. Потом мы пришли к выводу, что французский язык откровенно лукавит, рифмуя слова «amour» («любовь») и «toujours» («всегда»), и что рифма «дружить – дорожить» звучит куда правдивее. Окрыленные подобными мыслями, мы купили замок у уличного торговца, опасавшегося полицейской облавы, и поднялись на мост, густо завешанный этими железяками. Гордые, торжествующие, свободные от старомодных предрассудков, тяготивших нас еще совсем недавно, когда считали себя обычными девушками. Отныне мы настоящие друзья, и это вселяло такую уверенность, что парочки вокруг казались просто нелепыми.

– Смотри, японцы; как думаешь, сколько они уже спят вместе? – спросила Рафаэль, толкая меня локтем. – Месяц? Год? И сколько они еще протянут… Какой кошмар!

Джулия, в своем репертуаре, тут же выдала подходящую цитату из Шекспира: «В замужестве счастливее не та, что долго женщиной живет замужней: счастливей та, что рано умерла»[1]. Мы рассмеялись. Во-первых, это полная чушь, а во-вторых, нам все-таки льстило, что подруга цитирует Шекспира так же непринужденно, как другие подростки мурлыкают себе под нос современные песенки. Круто, да?

Выцарапывая ножиком наши имена на замке, мы подшучивали над влюбленными парочками, молодыми и не очень, считая их чувства поверхностными, преходящими, нестойкими. Нашего сарказма удалось избежать только паре итальянских молодоженов: она такая лапочка в этом кружевном платьице, а он похож на принца, и оба они так и светились, как солнце, сверкавшее в водах Сены.

Только у нас и у них было право клясться в нерушимой верности. Встав на колени, молча, взволнованно и торжественно мы защелкнули замок. Теперь наша четверка вместе навсегда, мы лучшие подруги.

Вдруг эту величественную, глубокую тишину нарушил шепот Джулии:

– Я сделала это.

Мы не сразу поняли, о чем речь, и ей пришлось повторить:

– Я это сделала. Летом. Первый раз.

Мимо нас пронесся табун горланящих мальчишек; они так топали, что содрогались даже железные решетки моста.

Мы застыли в изумлении. Солнце пригревало. Никогда еще радужки наших глаз не казались такими светлыми.

Снова воцарилась тишина, ее пронзил свисток речного трамвайчика.

– С кем? – вымолвила Рафаэль.

– С Теренсом.

Звук английского имени произвел на нас не меньшее впечатление, чем сам свершившийся факт. И то и другое было невообразимо. Заниматься любовью… с неким Теренсом… вдвойне невероятно. И вдвойне сексуально. Внезапно я попыталась представить моего Луку англичанином, с челкой и в кожаных ботинках. Почувствовав наше потрясение, Джулия покраснела до мочек ушей. При взгляде на нее я тоже залилась краской.

– Это было хорошо? – выдохнула вопрос Анушка.

Джулия прикрыла глаза. Ничто, наверно, не могло взволновать меня больше, чем это трепетное движение нежных ресниц, будто шелком полога скрывшее самое сокровенное. «Это было хорошо, – говорила за нее эта стыдливая сдержанность, – конечно, это было чудесно».

Долгое время мы не могли выдавить из себя ни слова.

На обратном пути Джулия вышла из аутического состояния лишь затем, чтобы снова вставить из Шекспира: «Молчание – лучший глашатай радости. Если бы я мог высказать, как я счастлив, я не был бы счастлив»[2].

Джулия, моя Джулия, такая родная и понятная, с еще пухленькими детскими щечками, которая иногда подвязывает лентой свои белокурые ангельские волосы, она, Джулия, пересекла роковую черту, за которой становятся женщиной.