Сюда как-то раз приезжали на практику студенты губернского университета. Разворотив за лето вершину и бока холма и не найдя ничего, кроме мелких глиняных черепков, осенью отбыли и больше в этих местах не появлялись. Рылись здесь и самодеятельные «археологи», предпочитавшие вести поиски по ночам. Этим тоже удача не улыбнулась, и они быстро утратили к холму всякий интерес.

Достав из сумки охотничий бинокль, Хомяков долго смотрел в сторону Сорочьей балки, которая широкой дугой пролегла через поля и перелески, своим краем проходя вблизи холма.

– Едрит твою медь! – наконец проворчал он, опуская бинокль и протирая пальцами уставшие от напряжения глаза. – Ничего не видно. Если он где-то тут долбанулся, в земле должна быть заметна хоть какая-то выбоина! А тут все чисто – нигде никаких следов.

– А ну, дай я гляну. – Степаныч решительно забрал бинокль. – Может, чего и увижу?

– Да погляди, погляди… – с безнадегой в голосе отмахнулся Хомяков.

Степаныч деловито осмотрел склоны балки, луг, простирающийся на другой ее стороне, и, случайно направив бинокль на подножие холма, где сбоку в низине синело мелкое, заболоченное озерцо, неожиданно воскликнул:

– О, ты глянь! А это что? Как будто борозда выбита на склоне… Вон, в самом низу.

– Ну-ка, ну-ка, дай гляну! – вновь воодушевился Хомяков, вырывая бинокль. – Выбоина! Точно! Едрит твою медь! Пойдем поглядим, что там за хреновина…

Спотыкаясь, механизаторы спустились с холма и с первого же взгляда поняли – это именно то, что они искали. Там, где уже кончался склон, что-то неведомое, ударившись об землю с огромной силой, выбило в суглинке, поросшем густой травой, вытянутую, довольно длинную, но неглубокую воронку, из которой в разные стороны расплескалась взрыхленная ударом земля. К огорчению искателей, воронка оказалась пуста – образовавший ее камень бесследно исчез.

– Не иначе, нас опередили… – покачав головой, констатировал Степаныч.

– Не-а… – Хомяков категорично мотнул головой. – Вряд ли. Скорее тут знаешь что? Он же по косогору только чиркнул, сразу там отрикошетил и полетел дальше… Ё-п-р-с-т! Как бы не в этот лягушатник попал. Вот будет комедия, если придется лезть в болотину! Водичка-то уже холодновата…

– Постой… Может, на ту сторону перелетел? – осторожно предположил Степаныч. – В трясину-то всегда залезть успеем. Вон, видишь – на той стороне камыши как будто примяты? Давай походим, поглядим…

– Да уж давай порыскаем, – кисловато согласился Хомяков.

Комбайнеры пошли в разные стороны в обход озерца, приминая сбитыми, стоптанными ботинками высокую болотную траву, собирая одеждой обилие всевозможных колючек. Получасовые блуждания по камышу, осоке и желтому лягушатнику ничего не дали, и двое вновь вернулись к воронке, вернее, борозде, оставленной небесным камнем.

– Ну что, Степаныч, попробуем нырнуть? – без намека на энтузиазм предложил Хомяков, в глубине души надеясь, что тот категорически откажется.

– Да можно и нырнуть, – неопределенно пожал плечами Степаныч, расстегивая одежду. – Тут, правда, говорят, пиявок кишмя кишит… Ну, ничего, всю кровь не высосут.

Механизаторы разделись до широченных, «семейных» трусов. Покрываясь «гусиной кожей», зябко поеживаясь и погружаясь по колено в черный ил, побрели в пахнущую тиной, уже холодную, почти осеннюю воду. Из-под ног, громко булькая, к поверхности вздымались крупные пузыри болотного газа. Лягушачьи орды испуганно ринулись в разные стороны.

– Ну и холодрыга! – уйдя до подмышек в мутную болотную воду, сердито прокомментировал Хомяков. – Даже лягва помалкивает – на таком ветру не расквакаешься.

Меся ногами пласты ила и раздвигая толщу водорослей, комбайнеры бродили по озерцу, надеясь ощутить под ногой хоть что-то напоминающее камень. Но ступни то и дело цеплялись за всевозможный хлам – старые автомобильные покрышки, обломки асбестовых труб, куски железобетона и кирпича.

Вскоре Хомяков совершенно продрог и разочаровался в своей затее. Небесная каменюка обнаруживаться никак не желала. Посиневший от холода и облепленный зеленой болотной ряской, он яростно плюнул и решительно направился к берегу. Степаныч, несмотря на свои предпенсионные годы, оказался куда более холодостойким. Он продолжал бродить, методично обследуя еще не исхоженные участки дна, то здесь, то там останавливаясь и ощупывая ногой всевозможные отходы цивилизации, неизвестно кем и когда сброшенные в озерцо.

– Да ладно, Степаныч, пошли одеваться, – обернувшись в его сторону, окликнул Хомяков. – Хрен тут чего найдешь. Простудиться еще не хватало. О, блин!!! – неожиданно воскликнул он, обнаружив присосавшуюся к ноге здоровенную черную пиявку.

С яростью оторвав от себя скользкое мерзкое создание, Хомяков забросил пиявку далеко на берег, в гущу сухой травы.

Поминая недобрым словом любимицу сказочного Дуремара, Хомяков сорвал лист подорожника и, помяв его, прижал к кровоточащей ранке. Его воркотню неожиданно перебил возглас Степаныча:

– Кажись, нашел! Что-то такое непонятное… Вроде на камень похожее. Вот, у меня под левой ногой. Только в ил его глубоко засосало.

– Большой? Камень, спрашиваю, большой? – разом забыв и про пиявку, и про все еще не остановленную кровь, ринулся к нему Хомяков.

– Да хрен его знает… Может, пуд весит, может, поменьше… Вот достанем ли – с головой нырять придется.

– Нырнем! – с ликованием в голосе ответил Хомяков, тоже нащупав ногой нечто, напоминающее объемистый булыжник.

Комбайнеры набрали в легкие воздуха и ушли в мутную, взбаламученную воду, разящую гниющей тиной и лягушками. Чуть ли не по самое плечо запуская руки в скользкий, жирный ил, они выволокли из его толщи отчасти угловатый, отчасти закругленный камень. Он и в самом деле весил около десяти килограммов. Отфыркиваясь и отплевываясь, сплошь облепленные ряской, обвешанные длинными махрами роголистника, позеленевшие от холода, они, спотыкаясь, брели к берегу, похожие на двух водяных, которые надумали переселиться на сушу.

Когда с глухим стуком облепленный грязью и водорослями камень упал на землю и покатился по траве, механизаторы снова направились к воде, где наспех отмылись от ряски и ила. После чего наконец-то надели сухую одежду, показавшуюся необычайно теплой, приятно греющей иззябшее тело. Хомяков напоследок окатил отмытый от ила камень, и они увидели небольшой, несимметричный валун темно-багрового цвета с черными вкраплениями и прожилками, условно говоря, грушевидной формы. С одной стороны камень был округлым и гладким, словно вылизанный биением морской волны. Верхушка «груши», напротив, была угловатой и выщербленной.

Ворочая камень с боку на бок, Степаныч вдруг заметил на его изломе какой-то странный, сильно сплюснутый черный ромб. Корявая поверхность ромба была покрыта чем-то похожим на мокрую окалину.

– Димка, ты глянь-ка сюда, – окликнул он Хомякова. – Пятно какое-то непонятное…

– Хм… – Тот озадаченно воззрился на находку и, достав из кармана отвертку, поскоблил поверхность пятна.