—Сюда,— не оборачиваясь, говорит он.

Я иду за ним в заднюю часть магазина. Здесь живет барыга — я вижу старый прохудившийся диван с торчащей из дыр набивкой. Квадратный телевизор. Крохотную кухню с плитой, пропахшую подгоревшим кофе и сигаретами.

Якуб ведет меня к комоду и выдвигает верхний ящик, открывая небольшую коллекцию огнестрельного оружия.

—Который тебе?— спрашивает он.

Я ничего не смыслю в пистолетах. В жизни не держал в руках оружия.

Я смотрю на эту кучу огнестрела: что-то из карбона, что-то из стали, что-то гладкое, что-то видавшее виды.

Мне бросается в глаза черный пистолет среднего размера, современный и простой на вид. Он напоминает мне оружие Джеймса Бонда. Я беру его, удивляясь тяжести в руке.

—Это «Глок»,— поясняет Якуб.

—Знаю,— отвечаю я, хотя на самом деле не имею ни малейшего понятия.

—45-й калибр. Патроны понадобятся?— уточняет он.

—И нож,— добавляю я.

Я вижу, что его это забавляет. Старикан думает, что я решил поиграть в командос. Да плевать — мне и не нужно, чтобы он воспринимал меня всерьез. Мне не нужно, чтобы он решил кого-то предупредить.

Якуб дает мне боевой нож в полимерных ножнах и словно ребенку демонстрирует, как браться за ножны, чтобы вытащить клинок.

Он не спрашивает, зачем мне оружие. И не дает сдачу.

Я прячу свои приобретения под одежду и спешу назад в квартиру.

Хочу проведать Анну, прежде чем начну выслеживать ходячие туши, посмевшие посягнуть на мою сестру.

Когда я снова открываю дверь, то внезапно чувствую, как по спине бегут мурашки.

Не знаю, откуда они взялись. Все выглядит как прежде — рюкзак на том же месте в коридоре, рядом с ним брошены кеды. Из комнаты отца все так же доносится тихое бормотание телека — звук, который не затихает в нашей квартире никогда. Я даже вижу синее свечение из-под двери.

Но я больше не слышу звуков льющейся воды. И своей сестры. Надеюсь, это означает, что она отдыхает в своей комнате.

Вот что я ожидаю увидеть. Я ожидаю увидеть ее в кровати под одеялом. Хорошо бы спящей. И все же мне не по себе, когда я прохожу мимо ванной, чтобы проведать сестру.

Оттуда доносится слабый шум. Ровный звук капающей воды. Словно не до конца закрыт кран.

Дверь приоткрыта — косяк треснул, когда я пробивался внутрь в первый раз. Теперь она не закрывается до конца.

Я толкаю дверь, и яркий флуоресцентный свет на мгновение ослепляет мои глаза.

Моя сестра лежит в ванне и смотрит в потолок.

Ее широко распахнутые глаза не моргают. Они мертвы. Ее лицо бледнее мела. Одна рука свисает с бортика ванны. Длинная рана тянется от запястья до локтя, изогнутая в форме жуткой улыбки.

От ванны до самого края плитки пол залит кровью. Она подходит прямо к моим ступням. Если я сделаю хоть шаг внутрь, буду стоять в крови.

Этот факт словно парализует меня. Мне хочется подбежать к Анне, но я не могу идти по ее крови. Это глупо, безумно, но мне кажется, будто это потревожит ее. Пусть мне и ясно, что сестра мертва.

И все же нужно добраться до нее. Нужно закрыть ей глаза. Мне невыносимо видеть устремленный в потолок взгляд сестры. На лице Анны нет покоя — оно так же испуганно, как и раньше.

Я бросаюсь к ней, скользя на плитке. Мой желудок сводит, в груди пылает. Я нежно поднимаю руку сестры и опускаю в ванну. Ее кожа все еще теплая, и на секунду мне кажется, что надежда еще есть. Затем я вновь смотрю на ее лицо и понимаю, как это глупо. Я закрываю ей глаза.

Затем иду в комнату Анны. Нахожу ее любимый плед — с нарисованными на нем месяцами и звездами. Возвращаюсь в ванную и накрываю им тело. В ванне плед намокает, но это неважно — я просто хочу укрыть сестру, чтобы никто больше не мог на нее посмотреть. Никогда.

Затем я возвращаюсь в свою комнату. Сижу на полу возле пустого ящика, который не вернул на место под половицу.

Ощущение вины и сожаления невыносимо. Я буквально не могу их вынести — они разрывают мою плоть, кусок за куском, и скоро от меня не останется ничего, кроме голого скелета — ни мышц, ни нервов, ни сердца.

Того сердца, которое прямо сейчас каменеет внутри меня. Когда я увидел Анну, оно стучало так быстро, что, казалось, вот-вот взорвется. Теперь оно бьется все медленнее и медленнее, слабее и слабее. Пока совсем не остановится.

Я не проводил без сестры ни дня. Она была моим ближайшим другом, единственным человеком, до которого мне было дело. Анна во всех отношениях была лучше меня. Умнее, добрее, счастливее.

Мне часто казалось, что, когда мы формировались в утробе, наши черты поделились пополам, и сестре досталась лучшая часть. Но пока мы были вместе, ее доброты хватало на двоих. Теперь ее нет, и весь этот свет исчез вместе с ней.

А мне остались только мои собственные черты: целеустремленность. Решимость. И ярость.

Ясно как день, что Анна умерла из-за меня. Мне следовало остаться с ней. Мне следовало следить за ней, заботиться о ней. Именно так поступила бы она.

Я никогда не прощу себя за эту ошибку.

Но если я погрязну в чувстве вины, это кончится тем, что я приставлю этот пистолет к своей башке и выстрелю. Я не могу этого допустить. Я должен отомстить за Анну. Я обещал ей.

Я беру все свои оставшиеся эмоции до единой и запираю их глубоко внутри. Усилием воли я запрещаю себе что-либо чувствовать. Вообще хоть что-нибудь.

Все, что осталось, и есть моя цель.

Я расправлюсь с ними не сразу. Если попробую, то меня убьют раньше, чем я исполню свое предназначение.

Вместо этого следующие несколько недель я преследую своих жертв. Выясняю, где они работают. Где живут. Какие стрип-клубы, рестораны и бордели посещают.

Их зовут Абель Новак, Бартек Адамович и Иван Зелинский. Абель самый молодой из них. Это высокий долговязый парень болезненного вида, с головой, обритой в качестве дани его неонацистской идеологии. Когда-то он ходил со мной в одну школу, но учился на два года старше.

У Бартека густая черная борода. Судя по всему, он местный сутенер, потому что по ночам прячется по углам, собирая с девушек дань и следя за тем, чтобы они не вступали в лишние беседы с мужчинами, ищущими компании.

Иван у них главный. Ну, или, скорее, подглавный. Я знаю, кто стоит за ними, и мне плевать. Эти трое заплатят за то, что они сделали. И это не будет ни быстро, ни безболезненно.

Первым я настигаю Абеля. Это нетрудно, потому что он завсегдатай «Клуба пива», как и несколько наших общих друзей. Он сидит за барной стойкой, хохоча и выпивая, когда моя сестра уже семнадцать дней как лежит в земле.

Я смотрю, как он напивается.

Затем я приклеиваю на дверь уборной нацарапанную табличку: Zepsuta Toaleta. «Туалет не работает».