а спереди здоровяк Эван жилится один. Амелия, наш ветеринар и единственная среди нас местная жительница, останется здесь охранять другие два контейнера.

До загона чуть меньше километра, а снег глубокий. Шестая молчит, только часто дышит — она в панике.

Кричит гагара, отчетливо и чудесно.

Не вспугнет ли волчицу этот одинокий крик в ночи, такой же древний зов, как ее собственный вой? Но понятным для меня способом она своих чувств не выражает.

До загона мы добираемся, кажется, целую вечность, и вот наконец впереди маячит ограждение из сетки-рабицы. Мы ставим клетку с Шестой за ворота и направляемся за двумя другими животными. Мне не нравится, что приходится оставлять ее без присмотра, но о местонахождении загона в лесу мало кто знает.

Следующим мы несем самца Номер Девять. Он очень крупный, а потому второй заход труднее, чем первый, но слава богу, что зверь хотя бы не просыпается. Третий волк — годовалая самка, Номер Тринадцать, дочь Шестой. Она легче, чем два других животных, и в это последнее путешествие мы берем с собой Амелию. Когда мы приносим Тринадцатую в загон, уже начинает светать, и, хотя все мое тело ноет от утомления, я чувствую и душевный подъем, и волнение. Самка Номер Шесть и самец Номер Девять никогда не встречались. Они из разных стай. Однако мы селим их в одном загоне в надежде, что они понравятся друг другу. Чтобы наши намерения осуществились, нам нужна размножающаяся пара.

Правда, вероятность того, что они загры зут друг друга, ничуть не меньше.

Мы открываем клетки и выходим из загона.

Шестая, пробудившаяся раньше времени, не шевелится, пока мы не отходим на приличное расстояние, чтобы понаблюдать за волками издалека. Волчице не нравится наш запах. Вскоре мы видим, как ее пружинистая фигура поднимается и мягко ступает на землю. Белая шкура поблескивает и почти сливается со снегом, по которому волчица передвигается необычайно легко. Проходит несколько мгновений, она поднимает морду и нюхает воздух, вероятно учуяв кожаный радиоошейник, и потом, вместо того чтобы изучать новое место, быстро подскакивает к клетке, где лежит ее дочь, и ложится рядом.

От этого в душе у меня всколыхнулось теплое и хрупкое чувство, которого я стала бояться. Оно предупреждает об опасности.

— Давайте назовем ее Пепел, — говорит Эван.

Рассвет золотит предутренние серые сумерки, и когда встает солнце, два других животных начинают шевелиться, просыпаясь от искусственного сна. Все три волка выходят из клеток на участок искрящегося леса размером в полгектара. Пока у них будет только это тесное пространство. А мне бы хотелось, чтобы забора не было вовсе.

Направляясь к фургону, я говорю:

— Никаких имен. Она Номер Шесть.

Еще сравнительно недавно (по меркам вселенной) этот маленький и редкий лес был дремучим и пышущим жизнью. Он изобиловал рябинами, тополями, березами, дубами и можжевельником и простирался на обширной территории, окрашивая пестротой шотландские холмы, теперь голые, и предоставляя пищу и убежище разнообразным видам диких животных.

И по этим корням, между стволами, под пологом листвы бегали волки.

Сегодня волки снова ступили на эту землю, которая не видела их сотни лет. Остались ли в их крови воспоминания об этих местах? А вот лес их помнит. Он хорошо знает своих бывших обитателей и давно ждет, когда они снова появятся и разбудят его от долгой дремоты.

Весь день мы проводим, развозя остальных волков по их загонам, а когда опускается вечер, возвращаемся на базу — в маленький каменный коттедж на краю леса. Наши коллеги пьют в кухонном уголке шампанское в честь выпуска всех четырнадцати серых волков в загоны для акклиматизации. Но они еще не на свободе, наши волки, эксперимент только начался. Я сажусь за мониторы и смотрю записи из загонов. Что звери думают о своих новых домах? Лес во многом похож на тот, где они жили раньше, в Британской Колумбии, хотя климат здесь умеренный, а там субарктический. Я тоже происхожу из того леса и знаю, что он пахнет иначе, выглядит иначе, тут другие звуки и другая среда. Однако мне отлично известно, что волки очень хорошо адаптируются. Вдруг я затаиваю дыхание: крупный Номер Девять приближается к хрупкой волчице Номер Шесть и ее дочери. Самки вырыли ложбинку в снегу в самом конце загона и затаились там, настороженно наблюдая за Девятым. Он возвышается над ними, шкура его переливается серым, белым и черным — это самый величественный волк из всех, что я видела. Демонстрируя доминирование, он кладет голову на загривок Шестой, и я с особой живостью чувствую, как его морда прижимается к моей шее. Мягкая шерсть щекочет мне кожу, от жара его дыхания по спине ползут мурашки. Номер Шесть скулит, но остается лежать, выражая почтение. Я застываю на месте; малейший знак неповиновения и сильные челюсти сомкнутся у меня на горле. Он щиплет самку за ухо, и зубы впиваются мне в мочку, отчего я в испуге закрываю глаза. В темноте боль стихает почти так же быстро, как и появляется. Я возвращаюсь к самой себе. И когда я снова смотрю на экран, Девятый уходит, больше не обращая внимания на самок, и расхаживает по периметру загона вдоль ограды. Если я буду смотреть дальше, то почувствую холод снега под голыми ступнями, но я не смотрю, я и так уже на пределе и почти забылась. Поэтому я поднимаю глаза к темному потолку и жду, когда пульс успокоится.

Я не похожа на большинство людей. Я иду по жизни другим путем, ведомая совершенно уникальной чувствительностью к прикосновениям. Я понимала это еще до того, как узнала название своего состояния. Объясню: это вид неврологического расстройства — синестезия зеркального прикосновения. Мой мозг воспроизводит тактильные чувства живых существ — не только всех людей, но даже некоторых животных; глядя на человека, я разделяю его осязательные ощущения и на мгновение сливаюсь с объектом наблюдения, мы становимся единым целым, и чужие боль и удовольствие становятся моими. Это может показаться чудом, и долгое время я так и думала, но на самом деле мой мозг работает почти так же, как и у других людей: при виде чьих-то страданий у вас возникает физиологическая реакция — вы морщитесь, отшатываетесь, испытываете неловкость. Самой природой мы запрограммированы на эмпатию. Когда-то я испытывала восторг, ощущая то, что чувствуют другие. Теперь же постоянный поток сенсорной информации утомляет меня. Сейчас я бы многое отдала, чтобы освободиться от этого дара.

Короче говоря, новый проект не увенчается успехом, если я не смогу установить дистанцию