люди не ехали на работу, и не спешили домой после неё, поэтому их было тут всего пару десятков. Ровно девятнадцать человек, если уж быть точным. По крайней мере именно столько насчитал кот.

Девятнадцать человек, спешащих по каким-то своим, несомненно очень важным для них, делам.

Кот фыркнул, его забавляла эта суета, которую так любили эти создания. Иногда он думал, что они создают её сами себе буквально на пустом месте, словно боясь оставить свой разум в бездействии, и постоянно загружая его всё новой и новой порцией каких-нибудь переживаний. Каких-нибудь, непременно, неотложных и очень важных дел. Таких же бессмысленных, как и табличка над урной, с просьбой не мусорить, вокруг которой, тем не менее, валялись горы огрызков и фантиков. «Венцу творения» трудно подобрать мусор за собой, даже если он соизволил выкинуть его в урну и промазал. «Эго» не позволило бы ему нагнуться за своим фантиком, упавшим мимо цели, и выкинуть его по человечески.

Внимание кота привлекла парочка влюблённых, прижавшихся друг к другу. С закрытыми глазами и блаженными улыбками на лицах, они утопали в собственных объятиях, словно в трясине, и будто совершенно не замечали мир вокруг них.

Коту было интересно, сколько ещё продлится этот их гормональный угар, пока они наконец не увидят реальность. Сколько пройдёт времени, пока дофамин и окситоцин не перестанут вырабатываться их организмами в огромных количествах.

А потом неизбежная ломка, и поиск нового источника «любви».

По расчётам кота, учитывая, что сейчас парочка находилась в самой начальной фазе, у них было ещё несколько лет, если повезёт. Затем, угасание влечения, связанное всего лишь с тем, что с каждым утром они просто всё больше будут видеть настоящего человека перед собой, а не вымышленный образ.

Кот был уверен, что проблема состояла в том, что с самого начала эти люди «влюблялись» и «любили» какие-то образы в своей голове. Какие-то, сформированные ещё в детстве, представления о своём идеале. И если встреченный человек хоть немного напоминал этот образ, то тут-то всё и закручивалось.

Но образ есть образ, и он неизбежно рассыпается, как бы ты не пытался склеить его с помощью «гормонов любви».

Влюблённые, словно единый организм, что-то мурлыкали себе под нос, пропустив очередной вагон. Даже если бы они способны были слышать мысли кота, то лишь рассмеялись бы в ответ на его рассуждения. Ну ещё бы! Вот он — источник моей любви! Тот самый! Та самая! На всю жизнь! Что там несёт этот глупый кот? Он просто, видимо, никогда не любил по настоящему!

И так каждый раз. Каждый раз — «Ну вот этот раз уж точно тот самый! На века! Я же чувствую это!». И так до самой смерти, или до тех пор, пока что-то внутри не надломится, рождая очередных «циничных мудаков» и «меркантильных стерв».

Кот вздохнул. Наверное, это было даже хорошо, что люди не понимали его слов. Ведь в противном случае он только зря терял бы время, пытаясь донести свои мысли до их сознаний. Какой смысл во всех подробностях рассказывать наркоману о процессах, происходящих в его организме во время приёма очередной дозы? Его изменённое сознание всё равно не воспримет эту информацию, а в тот момент, когда он будет более-менее «трезв», его будет заботить лишь поиск новой дозы, а вовсе не размышления о физиологии этого процесса.

Задрав хвост и пометив территорию, кот спрыгнул с лавочки, и лёгкой трусцой направился к выходу из станции метро, стараясь держаться подальше от озадаченно глядевшего на него из своей будки охранника. Тот был явно удивлён появлением кота на «своей территории».

* * *

Не спеша пережёвывая сочную траву, раскинувшуюся зелёным ковром посреди городского парка, кот поглядывал на синее небо. Оно было безоблачное, и единственным посторонним предметом на этом холсте был белый, дымчатый след, оставляемый мчащим куда-то в другие страны самолётом.

Откуда-то кот знал, что это тот же самый вагон метро, только летающий в небе. Может его сравнение и было грубоватым, но суть от этого не слишком менялась. Всё те же сардины, только теперь уже в летающей банке.

Возможно когда-то давно он забредал на территорию аэропортов, и поэтому самолёты были знакомы ему. В те времена его юности кот вообще много где шлялся, но сейчас эти воспоминания уже стирались из памяти. Поэтому он был не совсем уверен, где и когда именно узнал подробности об этих крылатых творениях человеческих разумов. Быть может вообще в одной из прошлых жизней, когда он был дельфином, или ловцом жемчуга.

Эти мысли позабавили кота, и он прищурился солнечным лучам в ответ.

Ещё раз посмотрев на далёкий, белый силуэт в небе, он вдруг вспомнил внешний вид самок человека, встречавших путешественников у трапа самолёта. Правда он не мог припомнить, как они называли себя. Эти самки всегда были улыбчивые и приветливые, помогая пассажирам-сардинам равномерно распределиться по своим местам в банке.

В те времена кота ещё удивила одна вещь, которую он долго не мог понять. Эти молодые самки намеренно выглядели привлекательно, всем своим видом располагая к себе, и без сомнения вызывая у самцов сексуальное желание. Но при этом, этот самый сексуальный контакт был строго запрещён и наказуем. Кот был свидетелем того, как мужчина, пожелавший одну из этих женщин, и недвусмысленно обследовавший своей рукой её бёдра, был осыпан шквалом неодобрения и осуждения окружающих. Но ведь разве не этого добивалась самка, украшая себя и своё тело? Разве не для возбуждения желания у самца?

Кота вообще веселили, и вместе с тем немного озадачивали, брачные игрища людей. С одной стороны: буквально со всех щелей, со всех источников информации сочилась скрытая, а иногда и открытая, сексуальная энергия. В рекламе авто, словно ненавязчиво, то и дело мелькали аппетитные, женские силуэты. Из множества билбордов на самцов томно смотрели самки, с ярко выраженными вторичными половыми признаками, и призывами что-то приобрести. Образ женской сексуальности использовался везде, и там где уместно, и там где неуместно.

С другой стороны: самцы, бродящие по городу в перманентном возбуждении от постоянных сексуальных раздражителей со всех сторон, и утрачивающие способность адекватно мыслить. Но при этом, часто осуждаемые и порицаемые обществом за открытое проявление своего, вполне предсказуемого, сексуального желания. Поэтому несмотря на то, что и самки и самцы часто думали об одном и том же, внешне они почему-то усиленно пытались делать вид, будто секса вообще не существует. В то время, как он всё же существовал, причём не редко в довольно извращённых формах. В этом