Он также заслуживает эту книгу — увлекательное собрание выводов, фактов, наблюдений и анализа. Когда я узнала, что Алан и Мэтт работают над диалогами, я в шутку их попросила: «Не могли бы вы, пожалуйста, объяснить значение песни из 1950-х под названием „The Three Bells“, которая использовалась в двух сериях подряд в шестом сезоне?» Они это сделали, и даже более подробно, чем я рассчитывала. («Классическая аранжировка времен Эйзенхауэра с приторной гармонией — это своеобразная музыкальная машина времени, которая отправляет слушателя не в настоящую Америку 1950-х, а в идеализированное представление о ней белого среднего класса».) Мимо этих парней не проходит ничего. Если бы ФБР использовало такие же дотошные методы расследования в деле о семье Сопрано, Тони бы сел в тюрьму уже в конце первого сезона. Представьте, сколько бы мы потеряли.

Человек заходит в офис психотерапевта. Он говорит, что страдает от панических атак и теряет сознание дома и на работе. «В последнее время, — говорит он, — у меня ощущение, что это начало конца. Все лучшее позади».

Публика молчит. Кто умер?

Я скажу вам кто.

Человек везет свою дочь на день открытых дверей в колледж. Встречает бывшего друга-предателя и душит его посреди бела дня. Пока они с дочерью в отъезде, его жена почти изменяет ему со священником, но дело заканчивается исповедью.

Спасибо, попробуйте луковые кольца… в кафе-мороженом «Хольстен». Человек пришел туда, чтобы поужинать с семьей. Он выбирает в музыкальном автомате песню группы Journey и наблюдает, как заходят его жена и сын, а дочь пытается справиться с параллельной парковкой (целую вечность). Он окидывает взглядом помещение, а затем…

Что случилось, кто-то выключил микрофон?

Что, ждете панчлайн? Или это и есть панчлайн — не только к самой загадочной, противоречивой и обсуждаемой концовке телешоу в истории, но и к одному из лучших сериалов в истории телевидения?

Все это шутки, но в то же время и не шутки. Во-первых, это знаменитые сцены из «Клана Сопрано», гениального телешоу, которое непонятно как воспринимать, вплоть до концовки, которая может значить одно, может значить другое, а может — и то и другое вместе.

«Клан Сопрано» был странным, удивительным, жестоким и темным сериалом, который идентифицировал себя как драму.

Впрочем, в то же время он был смешнее многих ситкомов. Создатель шоу Дэвид Чейз на протяжении всего сериала обманывал наши ожидания.

Погасший экран в конце и в самом деле играет роль панчлайна для этой сцены и для всего сериала в целом. Точно так же, как и первая встреча Тони Сопрано с доктором Мелфи или его воссоединение с Фебби Петрулио, это не тот панчлайн, который мы ожидаем услышать, и не тот, которого мы жаждем до тех пор, пока Чейз его не вводит.

Непредсказуемость сериала была его главным двигателем. До «Клана Сопрано» считалось, что зрителю нужно думать лишь о том, что произойдет дальше, а герои сериала не менялись и не переживали внутренних конфликтов. Идеальное телешоу должно было заполнять время между рекламными роликами. Существовало множество правил. Нельзя было употреблять определенные слова, показывать определенные сцены, рассказывать определенные истории. Правило номер один: не расстраивать людей.

«Клан Сопрано» был не первым шоу, посягнувшим на эти запреты: «Все в семье» подарил нам неприятного (но до определенных пределов) главного героя; «Блюз Хилл-стрит» поместил драматический сериал в неоднозначное этическое поле; «Полиция Майами: отдел нравов» опроверг представление о том, что телесериал не может выглядеть так же хорошо, как фильм. «Клан Сопрано» не был первым сериалом, который создавался так, словно правил не существовало вовсе; вспомним, помимо всех прочих, шоу «Заключенный», «Твин Пикс» и первый оригинальный телесериал HBO «Страна Оз» (где в главных ролях отметилась актриса Эди Фалько).

Однако это был первый сериал, который проигнорировал все правила и стал невероятно популярным.

Со времен «Я люблю Люси» ни одно шоу так часто не становилось объектом подражания. Внедорожник Тони Сопрано включил задний ход в 1999 году, и к 2019 году телевидение до неузнаваемости изменилось. Все те аспекты телешоу, которые раньше шокировали зрителя, стали общим местом: сериализация; нарратив и моральная неоднозначность; антигерои и злодеи в качестве главных персонажей; в конце концов, красота. Однако в 1999 году все это выглядело очень смело: от неизвестного актера Джеймса Гандольфини в главной роли до неожиданных поворотов, которые в конце концов стали для зрителей чем-то привычным и даже желаемым.

Сериал превратился в феномен практически с самого своего начала, а мы стали теми, кто описывал его изнутри. Мы — телевизионные критики издания «Стар-Леджер», родной газеты для Тони Сопрано и Дэвида Чейза. Мэтт присутствовал на съемках первого сезона и взял одно из немногих интервью известного своей закрытостью Гандольфини. Во время съемок второй половины сериала, Алан взял у Чейза единственное интервью, которое тот дал на эту тему.

Мы видели, сколько усилий и дотошности, граничащей с одержимостью, вложили Чейз и его команда в это шоу. Мы отвечали на гневные телефонные звонки от итало-американских активистов, выступающих против клеветы на свой народ и читали восхитительные электронные письма от других итальянцев, которых телешоу заставило гордиться своей национальной идентичностью и родным штатом. Мы видели, как этот телесериал, как и «Люси», в корне поменял телеиндустрию и ее восприятие. «Клан Сопрано» заставил телевидение стать лучше, а зрителей — более придирчивыми. Ему не всегда удавалась борьба на всех фронтах — мы слышали отклики множества кровожадных зрителей, которым хотелось меньше разговоров и больше убийств. Однако в конечном счете ему это удалось лучше, чем даже сам Чейз мог вообразить. А ведь Чейз, устав от старого формата телевизионных шоу, надеялся, что HBO не понравится пилот, и он сможет сделать из этого фильм.

До этого мы писали совместные критические работы о сериалах «Безумцы» и «Во все тяжкие». Этих теледрам не было бы, если бы не «Клан Сопрано». Но, поскольку «Клан Сопрано» появился еще до эпохи возрождения телевидения, мы не помнили его так же хорошо, и поэтому эту книгу пришлось писать практически с нуля[2]. Будет ли она интересна спустя столько лет, или то, что раньше шокировало и казалось смелым, покажется теперь, после многочисленных имитаций, обычным клише?

Впрочем, это неважно. Теперь, освободившись от оков ожидания следующего сюжетного поворота и зная обыкновение Чейза игнорировать катарсис, мы можем увидеть эту вещь такой, какая она есть на самом деле.