Директриса, естественно, конвоировала весь наш приют послушать, как патер блеет о Всерадетеле. А как же иначе воспитать из детей преступников нормальных людей? Также она любила повторять, что только труд может облагородить человека, и активно внедряла свою идею в жизнь, заставляя нас горбатиться то на приютском огороде, то месить кизяк, то выкидывать навоз из хлева. Таким образом, следуя ее логике, спины и вздернутые зады самых благородных можно было увидеть на стройках и плантациях.

– Тэсс, закончила с песком? – лениво поинтересовался Джо, сплевывая изжеванный табак.

– Ага, – я даже в подтверждение кивнула.

Поймала себя на мысли, что за те пять лет, что провела в Столице, стала ничем не отличима от местных: такая же смуглая, с выжженными солнцем волосами, мозолями на руках и ободранными коленками. А ведь когда-то обедала с дюжиной столовых приборов и четырьмя переменами блюд. А попав сюда… в бою голода с воспитанием второе продержалось ровно месяц. Потом ко мне, тогда еще тринадцатилетней, пришло понимание, что этикет наверняка придумал очень сытый человек, и плюнула на все манеры, что вдалбливались мне с рождения.

Сейчас даже отсутствие ложки не помешало бы мне расправиться с миской каши.

– Тогда давай займемся башкой этого истукана, – Джо мотнул головой в сторону голема и нехотя поднялся со своего места.

Хромой, помимо того что вдалбливал в наши головы знания (правда, наука иногда доходила в них через задницу, после применения лучшего учебного средства – ремня), был еще и магом. Ну как магом… В пору своей юности и наличия двух ног он обучался в Академии магического искусства, что располагалась на парящей цитадели. Но на втором курсе не поделил красотку-адептку с одним из сиятельных, и его отправили рекрутом на границу восточного предела. Там Джо за время службы и распрощался как с юношескими иллюзиями, так и с одной конечностью. Но знаний своих не растерял. Их-то наставнику вполне хватало не только на починку голема, но и на сборку песочного монохода.

Глядя на Хромого, я еще раз убедилась, что ненавижу сиятельных – те еще самолюбивые засранцы.

Джо, не подозревая о моих мыслях, ткнул пальцем в спайку проволоки, которая выполняла функцию мозга у голема, и проворчал:

– Силовое плетение совсем износилось…

– Это вот та зеленая мерцающая нить? – решила я уточнить.

Магические механизмы привлекали меня всегда больше, чем пяльцы и иголки с нитками.

– Она самая… Эх, жаль… а я-то думал, что в еще одних боях наш номер один поучаствует.

Джо всегда звал приютского голема «номер один». То ли за то, что истукан всегда побеждал в боях, то ли за то, что тот был одним из самых старых истуканов в Столице.

– А может, попробовать подновить? – спросила я с затаенной надеждой.

Джо лишь упрямо мотнул головой, предпочитая спешке кропотливую надежность.

Бои были одним из любимейших местных развлечений. В эти дни в Столицу съезжались не только добропорядочные жители соседних поселений и караванные торговцы, но и кочевники, бандиты, контрабандисты. Ни те, ни другие не обходили сие грандиозное мероприятие вниманием.

За неделю, что шли бои, кабачник делал годовую выручку, а столичные девицы резво делали ноги, иначе девицами им было бы оставаться не долго: пьяным проигравшимся все равно, сколько у «молодки» морщин и зубов, выигравшим – тем более. В юбке – значит, баба. Главное, эту бабу за подол вовремя поймать, пока она в окно сигануть не успела.

Впрочем, один раз было наоборот: от рябой Марты караванщик наутро сам хотел сбежать. Но дочь кузнеца оказалась настороже и, отловив своими пудовыми ручищами попытавшегося испариться мужичонку, потащила его к патеру. Несчастный, закинутый на плечо, вопил на всю округу, но Марту это не смутило, впрочем, как и священника. Патер их обвенчал и, поскольку супружник дочки кузнеца оказался с ходочихой в ухе, с Марты сняли ошейник. Как же она этому радовалась тогда! Даже замужеству, по-моему, меньше, чем избавлению от ярма, висевшего всю жизнь у нее под подбородком.

Такие ошейники имелись у всех местных, «оседлых», как называли нас сиятельные. Больше всего это украшение мне напоминало тавро, что выжигали на боку у коров: такое обозначает, что буренка принадлежит к определенному загону и в иной ей ходу нет. А вот право свободно перемещаться по территории империи надо было заслужить, доказав свою благонадежность. Оная выражалась у одних в звонкой монете, у других – в поступках, у третьих – через замужество. Ведь супруга должна находиться подле мужа, как гласит закон.

Вот такие невеселые мысли бродили у меня в голове, пока я помогала Хромому Джо соединять нити плетения в голове голема. Работа была интересная, но кропотливая, требующая внимания и усидчивости. Поэтому помогала старику именно я, а не пацаны, у которых шило из задницы ни за что не вынешь.

Мы провозились до вечера, а когда начало смеркаться, директриса позвала нас ужинать. За столом нас ожидали малая порция каши из бахчи и большая заунывная молитва. К слову, эту самую кашу приютские жутко не любили: вы пробовали сварить дыню, кабачок и арбуз в одном чане? А именно таковы на вкус были гибриды, что чаще всего получались, когда эти бахчевые, что привольно чувствовали себя на жаркой анчарской земле, сажали рядом и они переопылялись.

Но если скудное приютское меню порою радовало нас кулинарным разнообразием (лепешки из кукурузной муки, овощной суп или запеканка), то вечерняя лекция чопорной леди накануне недели боев была неизменной, сколько себя помню. Директриса вещала о распутстве и пороке, царствующих на големских боях, называла нас и так детьми, росшими во грехе, и строго наказывала не сметь думать о том, чтобы хоть даже краем глаза взглянуть на это действо.

Поставив таким образом галочку на своей совести и выполнив воспитательную миссию, директриса удалялась на покой.

Надо ли говорить, что после такой замечательной рекламы ровно в полночь мы чуть ли не всем приютом сбегали поглазеть на эти самые бои. Те, у кого в карманах наличествовало такое несметное богатство, как медная монета, не упускали случая сделать ставку. Авось повезет?

Традиции я чтила, а потому сегодняшняя ночь не стала исключением: как только младшая из трех лун взошла на небосводе, я вылезла через чердачное окно, ухватившись за ветку чахлого на вид, но прочного на поверку карагача. Дерево, как столетняя старуха, было колючим, шершавым и злопамятным и стребовало с меня за возможность спуститься дань в виде разодранной штанины и ссадины на коленке.

Я плюнула на недошрам как в прямом смысле слова (слюна и промыла рану и обеззаразила; из средств дезинфекции наша глушь знала лишь два: слюну и самогон), так и в переносном, и поспешила на площадь. Бои уже начались.

Рыжий стоптанный башмак на левой ноге уже давно просил каши, но я потчевала его только костяным клеем. Он решил, что пора бы обидеться на такое скудное меню, и откинул подметки.

Я пошевелила большим пальцем, который выглядывал из носка ботинка. Пока снимала отслужившую не только свой, но и чужой век обувку, чуть замешкалась и поотстала от остальных.