— Батюшки-светы! — перебил его Куртуа. — Значит, граф и графиня всю ночь оставались одни?

— Совершенно одни, господин мэр.

— Это ужасно!

Отец Планта стал терять терпение.

— Не век же нам здесь стоять! — сказал он. — Жандармы не идут… Пошлем за слесарем!

И уже Филипп приготовился за ним бежать, как послышались болтовня и смех. Пятеро человек, три женщины и двое мужчин, вышли из-за угла.

— Ах, вот и они! — сказал кучер. — Прислуга из замка! У них должен быть ключ.

Со своей стороны слуги, видя у калитки собравшихся людей, сразу замолчали и ускорили шаги. Один из них даже побежал вперед. Это был лакей графа.

— Вы желаете видеть графа? — спросил он, поклонившись мэру и мировому судье.

— Пять раз звонили, чуть не оборвали звонок… — ответил ему мэр.

— Это удивительно… Хозяин всегда так чутко спит… Должно быть, он вышел…

— Эх ты! — воскликнул Филипп. — Их обоих убили!

Эти слова обескуражили слуг, настроение которых явно говорило о числе поднятых тостов в честь новобрачных.

А Куртуа в это время изучал внешность старика Берто.

— Убийство! — воскликнул лакей. — Это, наверное, из-за денег! Узнали…

— Что? — спросил мэр.

— Граф вчера утром получил большие деньги!

— Да, да! — воскликнула горничная. — Много процентных бумаг! Барыня при мне говорила барину, что из-за этих денег всю ночь глаз не сомкнет.

— А в котором часу вы вчера уехали отсюда? — спросил у прислуги мэр.

— В восемь часов.

— Вы отправились все вместе?

— Да!

— И не расставались всю дорогу?

— Ни на минуту!

— Вместе и вернулись?

Лакеи и горничные переглянулись.

— Все вместе, — отвечала словоохотливая горничная. — То есть нет. По прибытии в Париж, на Лионском вокзале, один из нас ушел. Это Геспен.

— Продолжайте, продолжайте!

— Да, сударь, он отправился один, сказав, что встретится с нами в Батиньоле, у Вельпера, на свадьбе.

— И вы видели его потом, этого Геспена?

— Нет, сударь. Я несколько раз за ночь справлялась о нем, и его отсутствие казалось мне подозрительным.

— А давно он служит в этом доме?

— С весны.

— К чему он был приставлен?

— Он был прислан из Парижа конторой «Любезный садовник» и присматривал за редкими растениями в оранжерее у графини.

— А… знал ли он о деньгах?

Лакеи и горничные многозначительно переглянулись.

— Да, да! — отвечали они хором. — В людской мы все долго об этом толковали.

— Да он мне лично говорил, — сказала словоохотливая горничная. — «Только подумать, сколько деньжищ лежит теперь у барина в шкафу! На всех бы нас хватило!»

Слушая с явным неудовольствием эти объяснения или, вернее сказать, сплетни, отец Планта занялся осмотром стены и калитки.

— Довольно, — сказал он к великому неудовольствию Куртуа. — Будет! Прежде чем продолжать этот допрос, надо еще установить преступление. У кого из вас ключ от калитки?

Лакей достал ключ, отпер калитку, и все вошли во двор. Пришли и жандармы. Мэр приказал бригадиру следовать за собой и поставил у калитки двух часовых, поручив им без его позволения никого не впускать и не выпускать из усадьбы.

И только после этого лакей отпер парадную дверь.

Если еще и рано было говорить о преступлении, то, во всяком случае, можно было судить о том, что у графа Тремореля произошло нечто необыкновенное. Бесстрастный мировой судья должен был сознаться в этом сразу при входе в переднюю.

Стеклянная дверь, ведущая в сад, была настежь растворена, и три стекла в ней были разбиты вдребезги. Клеенчатая дорожка, которая вела от двери к двери, была сбита, и на мраморных плитах виднелись крупные капли крови. У нижней ступени лестницы кровавое пятно было больше других, а на последней площадке остались брызги, на которые неприятно было смотреть.

— Ведите нас прямо туда, где вы заметили тело, — обратился мэр Куртуа к Берто.

Но отец Планта не позволил этого.

— Гораздо умнее и логичнее, — сказал он, — начать с осмотра дома.

— Превосходно — так же точно предполагал и я, — ответил мэр, ухватившись за совет мирового судьи, как утопающий за соломинку.

И он удалил всех, за исключением бригадира и графского лакея, который должен был служить проводником.

Пошли.

По всей лестнице виднелись капли крови. Кровь была также и на перилах лестницы, так что мэр Куртуа вдруг почувствовал ужас, когда испачкал ею руки.

На площадке первого этажа мэр спросил лакея:

— Скажите пожалуйста, ваши господа спали вместе?

— Да, сударь, — отвечал лакей.

— Где их спальня?

— Вот здесь, сударь.

И в эту же минуту лакей в ужасе остановился, указав на отпечаток кровавой руки на филенке двери.

Капли пота выступили на лбу бедного мэра. Бригадир — этот старый, еще крымский солдат — тоже, видимо, был взволнован. Один только отец Планта был спокоен, точно у себя в саду, и хранил хладнокровие.

— Надо решаться, — сказал он.

И он вошел в двери. Остальные последовали за ним.

Комната, в которую они вошли, не представляла собой ничего необычного. Это был будуар, обтянутый голубым сатином, с такого же цвета диваном и четырьмя мягкими креслами. Одно из кресел было опрокинуто.

Вошли в спальню.

В этой комнате был ужасный беспорядок. Не было ни одного предмета мебели, ни одной безделушки, которые не несли бы на себе следы тяжкой, свирепой, беспощадной борьбы между убийцами и жертвами.

Посередине комнаты лежал перевернутый маленький полированный стол, и вокруг него рассыпаны кусочки сахара, чайные ложки, осколки фарфора.

— Барин с барыней пили чай, — воскликнул лакей, — когда к ним проникли злодеи!

Все безделушки, стоявшие на камине, были сброшены на пол. Стрелки упавших часов остановились на 3 часах 20 минутах. Рядом с часами валялись лампы. Резервуары их оказались разбиты, и керосин из них вытек.

Полог с постели был сорван и сброшен прямо на кровать. Становилось ясно, что за драпировки хватались в отчаянии. Вся мебель перевернута вверх дном. Обивка на креслах вся была изрезана ножом, и из-под нее торчал конский волос. Секретер разбит, его крышка оторвана и висит на одних только петлях, ящики выдвинуты и пусты. Зеркальный шкаф разбит вдребезги. На куски была разбита также и шифоньерка. У стола взломан замок, туалет ободран.