В левой руке у нее был зажат кусочек драповой материи серого цвета, по всей вероятности оторванный ею от одежды убийц.

— Отнесем графиню в дом, — отдал распоряжение мировой судья. — А потом надо поискать и труп графа.

Лакей и бригадир, которые тоже вернулись сюда, сказали, что вдвоем им не донести, что нужно позвать на помощь слуг, оставшихся во дворе. Тотчас же горничные бросились в сад. Раздались ужасные крики, рыдания, причитания…

— Негодяи! Такую хорошую женщину! Такую добрую хозяйку!

Тело графини положили на бильярд в нижнем этаже, когда вдруг кто-то объявил, что приехали судебный следователь и врач.

— Наконец-то! — обрадовался Куртуа.

Мэр Орсиваля и мировой судья тут же бросились навстречу судебному следователю.

Господин Домини важно раскланялся с ними, точно никогда не был с ними знаком, и представил их сопровождающему его старичку лет шестидесяти.

— Доктор Жандрон, — сказал он.

Отец Планта пожал руку доктору, а мэр улыбнулся, а затем ввел гостей в гостиную, где собирался обо всем рассказать.

— Какое несчастье для моей общины это преступление! — обратился он к судебному следователю. — Какой позор! Теперь уже репутация Орсиваля погибла навсегда!

— В чем дело? — спросил его следователь Домини. — Посланный за мною жандарм не смог объяснить мне совсем ничего.

Тогда Куртуа подробно рассказал все, что ему удалось обнаружить, не упустив ни малейшей подробности. Он сообщил, как внешность Берто возбудила в нем подозрения, как он убедился в их лжи на месте преступления и как затем решил отдать приказ об их аресте.

Судебный следователь молчал, время от времени одобрительно покачивая головой.

— Вы действовали вполне резонно, господин мэр, — сказал он наконец. — Преступление тяжкое, но мы с вами, кажется, уже напали на следы виновных. Эти мародеры Берто и тот садовник, которого сейчас здесь нет, несомненно, имеют отношение к этому страшному преступлению.

— К несчастью, — сказал отец Планта, — этот самый Геспен, которого обвиняют, не такой дурак, чтобы возвратиться сюда.

— О, мы его найдем! — ответил Домини. — Перед отъездом я телеграфировал в Париж, чтобы сюда немедленно прислали сыщика. Вероятно, он скоро прибудет.

— А тем временем, — предложил мэр, — не желаете ли вы, господин следователь, осмотреть место преступления?

Следователь было поднялся, но потом раздумал и сел снова.

— Нет, — отвечал он. — До приезда сыщика не стоит. Интересно было бы узнать кое-что о графе и графине Треморель. Что это были за люди?

Мэр воспрял духом.

— Я могу рассказать вам об этом лучше, чем кто-нибудь другой, — быстро ответил он. — Ах, господин следователь, что это были за люди! Милые, очаровательные, любезные!.. Графу было тридцать четыре года, иногда на него нападала меланхолия, во время которой он не желал видеть никого, но вообще это был милый, вежливый, благороднейший человек, безо всякой спеси. В моей общине все его любили и уважали.

— А графиня? — спросил судебный следователь.

— Ангел! — воскликнул мэр. — Ангел земной! Бедняжка! Теперь вы видите только эти смертные останки. Разве можно догадаться по ним, что по своей красоте она была у меня в общине царицей!

— Граф и графиня были богаты?

— Вполне! Оба имели более двести тысяч франков годового дохода. Всего только пять или шесть месяцев тому назад, не имея склонности к сельскому хозяйству, граф продал свои земли и приобрел на них ренту.

— Давно они были женаты?

— С сентября прошлого года. Я был на их свадьбе. Всего только десять месяцев тому назад. Уже второй год, как умер бедный Соврези.

— Кто этот Соврези?

Отец Планта, который в это время с ожесточением грыз ногти, сидя в уголке, безучастный ко всему, вдруг вскочил с места.

— Соврези, — сказал он, — это первый муж госпожи Треморель. Мой друг Куртуа пренебрег этим фактом.

— Да ведь это же не относится к нынешнему делу! — возразил обиженный мэр.

— Виноват, — перебил его судебный следователь, — но это именно та деталь, которая, несмотря на свою незначительность и странность, может быть очень ценной для следователя.

— Незначительность… Странность… — проворчал мировой судья.

— Значит, вы не желаете, милостивый государь, — обратился к нему следователь, — разделить мнение господина мэра насчет супругов Треморель?

Отец Планта пожал плечами.

— Никакого мнения у меня нет, — ответил он, — живу я один, нигде не бываю, все это меня не касается. Только…

— Да ведь лучше меня никто не может знать их историю! — воскликнул Куртуа. — Я был принят в их доме, я имел с ними и служебные дела!

— И все-таки вы рассказываете плохо, — сухо возразил отец Планта.

И так как следователь настаивал, то, к великому огорчению отвергнутого мэра, ему пришлось набросать в главных чертах всю биографию графа и графини.

Графиня Треморель, урожденная Берта Лешалью, была дочерью бедного сельского учителя.

Когда ей было девятнадцать лет, молва о ее красоте разнеслась уже далеко в округе, но, так как все ее приданое составляли ее голубые глаза и замечательные светлые волосы, женихов все-таки не находилось.

И Берта уже по совету родных решила искать место учительницы, как вдруг судьба столкнула ее с одним богатым наследником, Соврези, который и пленился ею.

Клеману Соврези тогда было тридцать лет. Семьи у него не было, но зато он владел ста тысячами ливров годового дохода и прекрасными имениями, совершенно свободными от долгов.

Он тотчас же посватался к Берте, получил согласие и через месяц уже повенчался с ней, к великому изумлению местных кумушек.

— Какая глупость! — восклицали они. — Такой богатый — и вдруг взял вовсе без приданого!

Брак этот оказался очень счастливым. Берта обожала своего мужа, а Соврези так нежно относился к своей жене, что это могло бы даже показаться смешным.

Они жили очень широко. В Вальфелю у них были большие приемы. Когда наступала осень, не хватало комнат для приезжих. Экипажи их отличались великолепием.

Спустя два года Соврези как-то привез из Парижа одного из своих старинных друзей, приятеля по гимназии, графа Тремореля, о котором часто вспоминал.

Граф объявил, что проведет у него несколько недель, но проходили недели, месяцы, а он все еще оставался.

Этому никто не удивлялся. Гектор пережил очень бурную молодость, полную шумных увлечений, дуэлей, пари, романов; ради своих фантазий он бросил на ветер все свое колоссальное состояние, поэтому сравнительно спокойная жизнь в Вальфелю могла ему нравиться.